Александрийский квартет. Клеа - Лоуренс Даррелл Страница 19

Долгая пауза, мы сидим и смотрим друг на друга. У него явно вертятся на языке два-три вопроса, но он не хочет делать мне больно; я же… я мало что смог бы ему объяснить. Я взял яблоко, откусил.

«Ты все пишешь?» — спросил он наконец.

«Пока нет. Не думаю, что у меня получится сдвинуть это дело с мертвой точки — по крайней мере сейчас. Как-то у меня перестало получаться совмещать иллюзии — без них-то искусства не бывает — и правду жизни: так, чтоб не зияли дыры. Знаешь, будто шов разошелся. Я как раз думал об этом в Карме, когда говорил с Жюстин. Думал, вот в той рукописи, что я послал тебе, полным-полно ошибок, и все ж таки с некой поэтической точки зрения портрет удался — психографически, если тебе угодно. Но если художник не в состоянии спаять куски воедино, значит, где-то он ошибся. Я, наверно, просто пошел не по той дорожке».

«Не понимаю, о чем ты. Совсем наоборот, подобные открытия должны скорей помогать тебе, нежели сбивать с толку. Я насчет изменчивости истин. У каждого факта есть тысяча причин, и все одинаково значимы, и по тысяче лиц у каждого факта. А сколько есть истин, которые до фактов касательства и вовсе не имеют! Твоя задача — выследить их все. В любую секунду весь этот муравейник копошится прямо у тебя под рукой. А, Дарли? Это должно тебя возбуждать, а писаниям твоим — дать волю капризничать и пухнуть, как беременная женщина».

«А мне это как раз мешает. По крайней мере сейчас. А теперь я еще и вернулся сюда, в Александрию, а картинки опять стали явью: я не чувствую, что должен писать, — во всяком случае писать, как раньше, когда мне за спиною прозы еще не маячили какие-то другие смыслы. Помнишь, у Персуордена: „Роман есть акт гадания на кишках, а не отчет о матче в городки на первенство деревни!“»

«Да, конечно».

«И он был прав. А я опять вожусь со своими старыми моделями, мне стыдно, что я их понастроил когда-то, но я с ними вожусь. И если я начну снова писать, то совсем не так, по-другому. И столько еще всего, чего я про всех про вас не знаю и, наверно, не узнаю никогда. Вот Каподистриа, к примеру, его куда пристроить?»

«Ты так говоришь, словно знаешь, что он жив!»

«А я и знаю. Мнемджян сказал».

«Что ж, ларчик сей и впрямь открыть нетрудно. Он работал на Нессима, ошибся по-крупному и очень себя скомпрометировал. Лучшее, что он мог сделать, — это исчезнуть. А тут он еще и обанкротился. Страховка и все такое. Нессим организовал условия, место и время, я организовал труп. Чего-чего, а этого добра у нас хватает. Нищие. Люди, которые завещают нам свои тела или продают заранее за некоторый скромный аванс. Студентам-медикам нужна практика. Так что достать частным образом один-единственный относительно свежий труп было несложно. Я даже пытался как-то раз намекнуть тебе на истинное положение вещей, но ты намека не понял. Как бы то ни было, все вышло на удивление гладко. Да Капо обитает ныне в обставленной с уютом башне Мартелло [29]и делит досуг свой между штудиями в области черной магии и участием в каких-то очередных Нессимовых авантюрах, о коих я, сам понимаешь, ровным счетом ничего не знаю. Я и в самом деле очень редко вижусь теперь с Нессимом, а с Жюстин и подавно. Они вытребовали себе в полиции специальное разрешение принимать в Карме гостей, но никого не приглашают. Жюстин звонит иногда городским своим знакомым, так, поболтать, — вот и все. Ты был удостоен редкой привилегии, Дарли. Они, должно быть, заранее похлопотали за тебя в полиции. Однако рад видеть тебя в добром здравии и в добром расположении духа. Что-то в тебе изменилось, и к лучшему, верно?»

«Не знаю. Меньше стал суетиться».

«На сей раз быть тебе счастливым, я это чувствую; многое здесь переменилось, но многое осталось по-прежнему. Маунтолив мне сказал, что приглядел тебе какую-то должность в отделе цензуры и что жить ты, скорее всего, станешь на пару с Помбалем, покуда не пооглядишься».

«Вот еще загадка из загадок! Я Маунтолива в глаза два раза в жизни видел. С чего это он вдруг решил записаться ко мне в благодетели?»

«Не знаю, может, из-за Лайзы».

«Это Персуорденова сестра?»

«Они здесь, в Городе, в летней резиденции, вот уже несколько недель. Я думаю, ты о них еще услышишь, о них обоих».

Раздался стук в дверь, пришел слуга навести порядок в комнате; Бальтазар принял относительно вертикальное положение и начал отдавать распоряжения. Я встал.

«Да, вот еще какая у меня проблема, — сказал он. — Как ты думаешь, мне волосы оставить как есть? Когда они не подкрашены, я выгляжу лет на двести, а то и больше. Но вообще-то мне кажется, лучше оставить так, пусть символизируют мое возвращение из Царства Смерти и Наказанное Тщеславие, очистившееся через Опыт, а? Да, я так, пожалуй, и оставлю. Решено».

«А ты кинь монетку».

«Тоже вариант. Надо будет встать сегодня вечером на пару часов поупражняться в ходьбе; жуткое дело, до чего слабеют ноги просто от недостатка практики. Две недели в постели — и на тебе, обезножил. А падать мне завтра не с руки, а не то народ решит, что я опять напился, и все пойдет прахом. А ты — ты иди ищи Клеа».

«Я прямо сейчас пойду к ней в студию. Может, застану».

«Я рад, что ты вернулся».

«Я, как ни странно, тоже».

В пестрой, роскошно разукрашенной и бесцельной уличной суете трудно было не почувствовать себя древним, античным обитателем Александрова Града, вернувшимся по случаю из-под мраморной какой-нибудь плиты просто взглянуть — а как оно тут? И где же мне искать Клеа?