Танец мотыльков над сухой землей - Марина Москвина Страница 19

— Нипочем не поверю, — сказала тетя Катя.

А ее внук Вовка уверил:

— Правда! Я считал!..

* * *

— Однажды я путешествовал по Енисею, — рассказывал Яша Аким. — И опустил письмо в ящик на столбе, к которому просто невозможно было подойти. На пустыре все заросло крапивой выше человеческого роста, даже моего! А ящик до того заржавел, я еле просунул в него письмо. Вот это была слабая надежда, что письмо дойдет, но — как ни странно — доходило!..

* * *

Когда мы поселились в Уваровке, к Люсе полноводной рекой хлынули местные жители — просить на пол-литру. Пришел мужик в кепке, вежливо постучал и сказал:

— К вам можно? Здравствуйте. Ну — давайте знакомиться. Я — Толя Пиздобол.

* * *

— Вчера иду к себе на огород, — рассказывает Люсе старуха-банщица в Уваровке, — вдруг вижу, из прудика башка торчит.

— Ой, не рассказывай мне страшное на ночь, — замахала руками Люся.

— А ничего страшного! Это Нинка забралась по горло в пруд, стоит и протрезвляется.

* * *

— Ты знаешь, — сказала мне Люся растерянно, — а за Богородицей пришел сам Христос!

— Когда? — я испуганно спрашиваю.

— Когда настала пора.

— И что?

— …Как-то я боюсь, — сказала она тихо, — чтобы все это не оказалось выдумкой…

* * *

Поругались с Леней в гостинице в Красноярске. Леня хлопнул дверью и ушел. Вечером вернулся и принес все, что я люблю: камень черный в голубых разводах с Енисея, книгу египтолога Лепсиуса Карла Рихарда «Памятники из Египта и Эфиопии» и две свежих слойки с сахаром.

* * *

Яков Лазаревич Аким:

— Позвали на телевидение с Валей Берестовым. И всю дорогу ведущий звал меня «Яков Акимович Лазарев». Конечно! Если он в начале назвал меня живым классиком, то можно не стесняться! Зато в конце, когда мы уходили, чтобы нас как-нибудь задобрить, режиссер проводил до лифта и, расставаясь, сказал: «Как приятно смотреть на ваши добрые лица».

* * *

— В четверг мы идем в Кунцевский музей, — объявила Люся. — Кто хочет — может присоединяться!

— А что там хранится?

— Как «что»? Разные предметы Кунцевского района! А в пятницу, я не знаю во сколько, у нас экскурсия в музей фонарей. Это смешно звучит, но может быть очень интересно и, главное, бесплатно.

* * *

У Левы с Люсей гостил Люсин первый муж, полковник Юра Черных. Потом он уехал домой, и вдруг от него приходит Леве ценная бандероль на 10 рублей.

— Что мне мог прислать из Казани муж моей жены — на десять рублей? — удивился Лев.

Отправился на почту и получил тубус. Там лежал свернутый в трубку ватман. На ватмане Юра нарисовал папе златогривого льва и написал:

«Повесьте на стену или на дверях. Это я сам нарисовал.

Л. Б. Москвину от Ю. Г. Черных. Лето 1986 г.».

* * *

— Меня до сих пор мучает совесть, — сказала Ленка Книжникова, — как я бросила в тебя в восьмом классе Уставом ВЛКСМ…

* * *

В Юру Ананьева влюбилась девушка из Херсона. Писала ему письма, звонила, приезжала в Москву, ходила на его спектакли в «Уголок Дурова» и рассказывала у себя в Херсоне, какой у нее парень мировой — артист и дрессировщик!

Она там ковры на улице выбивает, ей кричат изо всех дворов:

— Лилька! Иди! Твоего Ананьева по телевизору показывают!

А Юра — мне тревожно:

— Слушай, она думает, что я все время в блестках. А я — то в блестках, то сама знаешь в чем!..

* * *

— В одной школе, — рассказывал мне Леонид Юзефович, — был такой музей — ну там фашистские гильзы, еще что-то. И большой самовар. Я все думал: что это за самовар? А оказывается, это самовар человека, который видел Ленина. Вот он отдал в музей свой самовар.

— У меня тоже есть такой самовар — человека, который видел Ленина, — говорю. — Это самовар моего деда Степана. Да вообще таких самоваров в России пруд пруди!

* * *

Наш приятель Володя лежал в психбольнице. И устроил там концерт — пел под гитару бардовские песни.

— Так всем понравилось, — говорит. — И пациентам, и медперсоналу. Особенно с душой и с энтузиазмом исполнили песню «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…».

* * *

Когда я работала поваром в экспедиции в Заполярье, один геолог учил меня варить борщ:

— Бросай все лучшее, что у тебя есть, и побольше, — он говорил назидательно. — Пусть это будет единственный раз, но люди запомнят, и у них сложится впечатление, что ты хорошо готовишь.

* * *

Наша знакомая все сомневается, выходить — не выходить замуж за своего бойфренда.

— А тебе сколько лет? — спросила у нее соседка по даче.

— Шестьдесят.

— У, рано! — та отвечает. — Выходить надо ближе к семидесяти, чтобы «Скорую помощь» было кому вызвать, если что!

* * *

В Челюскинской, в Доме творчества, Леня две недели прожил в комнате с художником из Минска, тот ему казался каким-то загадочным, странным, немного не в себе. По окончании срока он в Москве узнал от Гриши Берштейна, что сосед совсем не говорил по-русски, а только по-белорусски.

* * *

— Ты сделай так, — советовал художнику Грише Берштейну Леня Тишков. — Продай компьютер, квартиру, вообще все продай, возьми и купи яхту. А что? Может, повезет тебе, не пропадешь. Напишешь картин, а через год устроишь выставку в музее каком-нибудь морском. Восходы писал бы, закаты, матросов, море! Чего тебе ждать? Пока стариком совсем не стал!..

* * *

Ранней весной наш Сережа вытащил из-под осевшего снега березовый веник. Листья размокшие, пахнут осенью, баней, чьим-то распаренным телом.

— Это букет осени! — сказал Сереня, принес домой веник и настоял, чтобы мы поставили его в вазу.

* * *

Гуляет во дворе наш сосед с попугаем. Его спрашивают:

— Продаете?

— Что вы! — он отвечает. — Покупать говорящего попугая — надо знать хорошо хозяина, а то купишь прохвоста и матерщинника.

* * *

Художник Звездочетов:

— Я вчера дурковал. Выпил и незнакомых женщин за жопы кусал.

* * *

Даур Зантария любил ездить на попутках.

На вопрос водителя:

— А сколько вы заплатите? — бессребреник Даур отвечал:

— Вы ахнете, сколько я вам сейчас заплачу!