Гавайи: Миссионеры - Джеймс Миченер Страница 19

До самых дальних островов

На корабле вы доплывете,

Лишенным правды на века

Вы слово Божье принесете!

Да, это будете именно вы!

– закончил Торн.

После него выступил ещё один священник с длинной молитвой, не совсем относящейся к делу, и служба должна была закончиться на этой торжественной религиозной ноте. Все двадцать два миссионера прислушались к указаниям преподобного Торна и не показывали своей грусти. Однако жена одного из пожилых священников, присутствовавших на церемонии, глядевшая на молоденьких симпатичных женщин, прекрасно понимала, что кто-то из них умрет родами на Гавайях, кто-то зачахнет, а остальные, скорее всего, перестанут адекватно воспринимать реальность из-за непосильной работы и скудной пищи. Она не смогла сдержать материнских эмоций, и неожиданно пронзительным тонким голосом запела один из наиболее известных христианских гимнов. Знакомые слова скоро были подхвачены собравшимися, и даже преподобный Торн, ещё не представляя себе, чем это все может закончиться, присоединился к хору.

Благословенен наш отряд,

Здесь верные сердца

Любовью к Господу горят

И чествуют Отца.

Первый куплет прошел хорошо, за ним и второй, но когда дошли до слов, понятных и близких отъезжающим, все женщины, как одна, расплакались:

Мы вместе в беде и удаче,

Мы общей семьёю живем,

Жалея друг друга, мы плачем,

Но крест свой все так же несем.

Преподобный Торн, допевший гимн до конца ровным сильным голосом, с сожалением подумал: "Все-таки женщин нельзя допускать на церемонию прощания", поскольку сейчас, при всеобщих всхлипываниях, его планы на спокойное и радостное отплытие брига полностью провалились. И вместо победного и жизнеутверждающего прощания с кораблем утро превратилось в какой-то сентиментальный кавардак. В итоге получилось, что простые человеческие чувства всё равно победили почтенность и духовные приличия священников.

И все же, хотя это и не было запланировано, утро закончилось на религиозной ноте. Неожиданно вперед выступила Иеруша Хейл в своем желтовато-коричневом пальто и симпатичной шляпке с полями и, заняв место рядом с преподобным Торном, громко и отчетливо, чтобы услышали все присутствующие, произнесла:

– Сейчас я обращаюсь к вам не как к своему дядюшке Элифалету Торну, и даже не как к преподобному Торну из Африки, а как к представителю Американского совета по делам иностранных миссий. Мы доверяем наше будущее вам. Одиннадцать мужчин, пришедшие сегодня на причал, не взяли с собой денег. Мы захватили только те необходимые вещи, которые пригодятся нам для жизни на диком острове. Для меня также было бы не естественным увезти с собой мирское богатство, поэтому сейчас я хочу передать Совету то небольшое количество денег, которое я получила от своей любящей тетушки. Она сделала мне пода рок на свадьбу, но я вышла замуж за творение Господа Бога. – И она передала преподобному Торну конверт, в котором лежало немногим более восьмисот долларов.

Не имея в кармане ни цента, не представляя себе, куда они направляются, неловко себя чувствующие рядом со своими супругами из-за скоропалительных браков, миссионеры взошли на борт "Фетиды", и капитан Джандерс прокричал:

– Отдать концы!

В тот же миг маленький корабль, как по мановению волшебной палочки, взметнул вверх девять своих новеньких парусов, после чего медленно двинулся в открытое море. Стоя у левого борта брига, Эбнер вдруг почувствовал, что никогда больше не увидит Америку, и тихонько прочитал молитву, в которой благословил всех тех, кто остался жить на холодной и скупой ферме в Мальборо, штат Массачусетс. Если бы в тот самый момент его спросили, что же именно он собрался нести дикарям далеких островов, он бы ответил со всей искренностью: "Я хочу, чтобы люди Гавайев испытали такое же благословение, как и я, когда жил на ферме отца". Ему никогда не приходило в голову – и никогда не придёт – что ещё лучшей миссией было бы принести на Гавайи то благословение, которое витало в белом просторном доме в Уолполе, штат Нью-Гемпшир. Наверное, потому, что Эбнер так и не смог понять (хотя он ни с кем не обсуждал этого), что и необычайная легкость, и мирская музыка, и романы, и даже недостаток милости Божьей, одним словом, все то, что выделяло дом Бромли, уже само по себе являлось самым настоящим благословением. Напротив, он чувствовал, что приведя Иерушу на борт "Фетиды", помог ей спастись от самой себя.

В данный момент молодая женщина потянула Эбнера за рукав и тихонько произнесла:

– Преподобный Хейл, по-моему, меня сейчас стошнит.

Он тут же увел её вниз и помог устроиться на одной из коротких коек, где она и проводила большую часть времени первые четыре месяца путешествия. Эбнер же, к всеобщему удивлению, оказался неплохим моряком, и хотя выглядел частенько так, будто его вот-вот вырвет. Этого, однако, не происходило, а ел он всегда с отменным аппетитом.

Поэтому именно Хейл читал молитвы и проповеди, изучал гавайский язык с помощью Кеоки Канакоа и нередко заботился сразу о восемнадцати или двадцати миссионерах, страдающих от морской болезни. Некоторые из них по непонятным причинам сразу возненавидели этого жизнерадостного и энергичного молодого человека, а он проворно сновал между коек, пытаясь убедить каждого, что их недомогание скоро пройдет и постепенно все они начнут питаться точно так же, как и сам Хейл, не отказываясь ни от свинины, ни от печенья, ни от со уса, одним словом, снова станут нормальными людьми. И страдающие, скрипя зубами от зависти, вынуждены были при знать, что Эбнер обладал восхитительной решимостью и знал свое дело. Особенно ярко это проявилось в те дни, когда на него начал жаловаться сам капитан Джандерс.

Капитан начал с того, что подозвал к себе первого помощника и заявил:

– Мистер Коллинз, я попрошу вас позаботиться о том, что бы это ничтожество Хейл больше никогда не появлялся в носовом кубрике среди матросов.

– Он им надоедает?

– Пытается обратить их всех в христианство.

– Вот этих чудовищ?

– Он уже достаточно цепко вонзил свои поганые зубки в Кридленда. Вчера вечером я застал мальчишку в слезах, а когда спросил его, что произошло, тот подробно рассказал мне о том, что преподобный Хейл, видите ли, поведал ему о смерти и геенне огненной, которые ждут практически каждого на этом корабле, кто ещё не исповедовался и не вступил в лоно церкви.

– А может быть, он и прав, – рассмеялся Коллинз.

– Но мы, между прочим, должны вести корабль, а не заниматься посторонними делами.

– Неужели кто-то из матросов вам пожаловался, сэр?

– Нет, этого пока не произошло. Кридленд даже говорит, что им нравится слушать этого выскочку. Они начинают чувствовать, что кому-то нужны, раз уж он ими так интересуется.

– Я поговорю с ним, и он больше не будет проводить с ни ми свои беседы, – пообещал Коллинз.

Капитан Джандерс понял, что его просьба выполнена, когда уже через две минуты после разговора со старшим помощником преподобный Хейл, брызжа слюной от ярости, предстал перед капитаном и принялся отчаянно колотить кулаком по столу-полукругу.