11 сентября - Алексей Варламов Страница 19

Папа Питера Ван Супа был пивоваром. Занятие это было в роду Ван Супов традиционным и тянулось с незапамятных времен восстания гезов против испанского владычества. Темное пиво варили дедушка, прадедушка, прапрадедушка и еще Бог знает какие люди, терявшиеся в глубине обож-женной как глина фламандской истории. Предки Питера были людьми небогатыми, они пришли в могущественный Гент с побережья, и на стене старинного дома на улице Тукомштрассе висело длинное родословное древо, по которому можно было проследить, как богател род людей, носивших обыкновенную крестьянскую фамилию, но вовремя перешедших от земледелия к более прибыльному ремеслу.

В Первую мировую дедушка Йо пострадал от газовой атаки под Ипром, но пивоваренное дело не прекращалось, а живучее родовое древо без устали пускало новые побеги. Папаша Питера Юхан был седьмым ребенком в семье пивовара. Посчитав себя обойденным при дележе фамильного наследства, он много бродяжничал по миру, был человеком с совершенно расшатанными нервами и относил себя к потерянному поколению. В тридцатые годы Юхан некоторое время жил в Париже и пробовал писать романы, затем мечта разбогатеть и утереть нос родственникам развела его с литературой и погнала в одну из бельгийских колоний в Африке, где он зачитал до дыр «Путешествие на край ночи» Селина, увеличил печень до верхней границы нормы и вернулся на родину перед Второй мировой войной едва живой. Все его накопления съела инфляция, во время немецкой оккупации он был интернирован, а после войны женился на дочери ювелира из Антверпена, у которого водились большие деньги.

Женитьба поправила положение и здоровье Юхана, дала возможность купить дом с большим участком земли за городом и начать выпуск своего пива. Питер был единственным общим ребенком у вскоре разошедшихся супругов. Несмотря на нелучшую наследственность, он рос крепким и подвижным малым, жил часть времени у матери в зеленом Брюсселе недалеко от павильона Всемирной выставки, где бельгийцы в пику парижской колченогой башне построили модель атома Резерфорда, а другую — у отца в предместье каменного Гента. Пивом он не интересовался, зато рано обнаружил восторженный нрав, любовь к сочинительству и наклонность к медицине, сочетание, без сомнения, странное и рискованное. Учился младший Ван Суп в католическом университете в Лувене, а потом отправился во Францию, где его застал шестьдесят восьмой год, полностью перевернувший представления юноши о мире. Это было то, чего жаждала романтическая душа фламандца, воспитанного на Питере Брейгеле и Метерлинке. Пит принялся бунтовать против буржуазного окружения, и прежде всего против своего добрейшего папы, которому революционные настроения взрослого мальчика показались забавными, и Юхан отнесся к ним спокойно, ибо был уверен, что дитя побесится и образумится, как образумился когда-то он сам; спорил с супругой, переехавшей после нового замужества в немецкую Швейцарию и оттого не понимавшей, что молодому буржуа необходимо хлебнуть горького опыта и острых ощущений.

Относившийся к майским баррикадам шестьдесят восьмого года как к своеобразной тиль-уленшпигелиаде своего века, Питер тяжело пережил студенческое поражение, а еще сильнее — стремительное обуржуазивание университетских друзей. Он принялся изучать зубоврачебное дело в Амстердаме, затем занялся журналистикой, написал несколько материалов для троцкистской газеты, выходившей в Антверпене, после чего уехал в Сан-Франциско и пять месяцев провел среди хиппи, которые увлекли его на Тибет. Однако революционные соки не перебродили в молодом существе фламандского дантиста, и когда Пит познакомился во Вьетнаме с широкобедрой и очень подвижной костариканкой по имени Ямира, она легко заманила его в ту часть земного шара, которую называли пылающим континентом.

В двадцать два года высокий, худощавый, голубоглазый фламандец выглядел весьма обаятельно. Недостаток брутальности восполнялся в нем задумчивым и нежным выражением открытого лица. Пит отрастил мягкую шелковистую бородку, отпустил усы, его благообразный облик взывал к доверию и пробуждал у окружающих желание поучаствовать в его судьбе. Однако он только казался уступчивым человеком, а на деле был упрям и обладал всеми свойствами, необходимыми профессиональному вояжеру, и по этой причине его испаноамериканское путешествие с мандатом «Антверпенского листка» затянулось.

На яхте «Амнарг» фламандский путешественник пересек Тихий океан и попал в Мексику, где несколько недель ездил на разбитом джипе по сухим дорогам в поисках древностей с сумасшедшей американкой Кэролайн из штата Нью-Йорк. Она была на редкость любознательной и дотошной особой, занималась странной наукой антропологией, коллекционировала языческих божков, и порой Питу казалось, что Кэролайн изучает не только древности и письмена племени майя, но и его самого во все часы дня и ночи. Однако расстались они друзьями, договорились встретиться три года спустя в Америке, на улице Дюбюк, и дальше Пит продолжил путь в одиночестве. Он проехал ряд маленьких стран, названия которых не запомнил — только длинное название города Тегусигальпа врезалось в его память. Через неминуемую страну Панаму молодой фламандец попал в Колумбию. Там его ждала неприятность. В зеленых вечновесенних горах, где Пит наконец-то вздохнул после духоты и карибской жары, путника пленило загадочное племя низкорослых, кривоногих и гнилозубых людей, жевавших листья коки и называвших себя борцами с мировым империализмом. Они объявили Пита заложником и потребовали за него выкуп, но вояжер превозмог горькую насмешку судьбы и нашел с похитителями общий язык, подлечив герильерос зубы, в благодарность за что они проводили его до границы с Эквадором. В загадочной треугольной стране, рассеченной на две неравные части экватором, гуахирос тотчас же сдали путешественника властям. Питер откупился от алькальда за четыре американских доллара и, минуя бедные индейские селения с их пальмовыми хижинами, незаметно проехав восточные провинции Перу, оказался в Боливии, о которой прочел в американском путеводителе, что за сто пятьдесят лет независимого существования в ней произошло сто шестьдесят военных переворотов, а попытка великого Че Гевары совершить сто шестьдесят первый, и последний, оказалась неудачной.