Смерть меня подождет - Григорий Федосеев Страница 19

В бухте Трофима Николаевича положили в больницу: у него действительно оказалось воспаление легких. Хотя теперь он находился под непосредственным наблюдением врачей и в хорошей обстановке, жизнь его все еще была в опасности. Ожидался кризис.

На второй день утром за нами прилетел самолет. На смену Королеву прибыл техник Григорий Титович Коротков. Среди привезенных журналов и газет я нашел два письма, адресованных мне и Трофиму. Их прислала Нина Георгиевна. "Я вам не отвечаю более года, -- писала она мне. -- Нехорошо, знаю. Вы меня ругаете, конечно, плохо думаете. У меня умер муж, человек, которого я тоже любила. Теперь, когда прошло много времени, я смирилась со своим горем и могу подумать о будущем. Я написала подробное письмо Трофиму, не скрывая ничего, пусть он решает. Я согласна ехать к нему. Если его нет близко возле вас, перешлите ему мое письмо. Остальное у меня все хорошо. Трошка здоров, пошел в школу. Ваша Нина".

Наконец-то можно было порадоваться за Трофима, если... если это письмо вообще не запоздало. Жизнь Королева по-прежнему в опасности. Но я верил, что письмо Нины ободрит больного, поможет побороть недуг.

Пока загружали машину, мы с Василием Николаевичем и Геннадием пошли в больницу. Дежурный врач предупредил, что в палате мы не должны задерживаться, что больной, услышав гул моторов, догадался о нашем отлете и очень расстроился.

Трофим лежал на койке, прикрытый простыней, длинный, худой. Редкая бородка опушила лицо. Щеки горели болезненным румянцем, видимо, наступил кризис.

Больной ни единым словом, ни движением не выдал своего волнения, хотя ему было тяжело расставаться с нами.

-- Нина Георгиевна письмо прислала, хочет приехать совсем к тебе, -сказал я, подавая ему письмо.

-- Нина?.. Что же она молчала так долго? -- прошептал он, скосив на меня глаза.

-- Она обо всем пишет подробно... Почему ты не радуешься?

Он молча протянул горячую руку. Я почувствовал, как слабо бьется у него пульс, увидел, как трудно вздымается грудь, и догадался, какие мысли тревожат его.

-- Не беспокойся, все кончится хорошо. Скорее выздоравливай и поедешь в отпуск к Нине.

Трофим лежал с закрытыми глазами. Собрав всю свою волю, он сдерживал в себе внутреннюю бурю. На сжатых ресницах копилась прозрачная влага и, свернувшись в крошечную слезинку, пробороздила худое лицо.

-- Мне очень тяжело... Трудно дышать... Он хотел еще что-то сказать и не смог.

-- Крепись, Трофим, и скорее поправляйся.

Он открыл влажные глаза и устало посмотрел за окно. Там виднелись трубы зимующих катеров, скалистый край бухты, затянутый сверху густой порослью елового леса, и кусочек голубого неба. До нас доносился гул моторов.

-- Вам пора... -- и он сжал мою руку.

Тяжело было расстаться с ним, оставить одного на берегу холодного моря. Трофим уже давно стал неотъемлемой частью моей жизни. Но я должен был немедленно возвратиться в район работ.

Мы распрощались.

-- Подождите минутку, -- прошептал Трофим и попросил позвать врача.

Когда пришел врач, Трофим приподнялся, сунул руку под подушку и достал небольшую кожаную сумочку квадратной формы с прикрепленной к ней тонкой цепочкой.

-- Это я храню уже семнадцать лет. С тех пор, как ушел от беспризорников. Здесь зашито то, что я скрыл от вас из своего прошлого. Не обижайтесь... Было страшно говорить об этом, думал, отвернетесь... А после стыдно было сознаться в обмане. Евгений Степанович, -- обратился он к врачу, -- если я не поправлюсь, отошлите эту сумочку в экспедицию. А Нине пока не лишите о моей болезни... -- И Трофим опустился на подушку,

Врач проверил пульс, поручил сестре срочно сделать укол.

-- У него стойкий организм. Думаю, что это решит исход болезни. Но для полного восстановления здоровья потребуется длительное время.

Выйдя из больницы, я медленно побрел по льду к самолету. Я думал о Трофиме, об удивительном постоянстве его натуры, проявившемся в глубоком чувстве к Нине, о сильной воле, которая не изменила ему и сейчас, в смертельно трудные минуты. Горько думалось и о том, что, может, ему не придется вкусить того счастья, к которому он стремился всю жизнь и которое стало близким только сейчас, когда жизнь его висит на волоске. Не выходили у меня из головы и слова Трофима о таинственной кожаной сумочке. Мне казалось, что я знал все более или менее значительное о его прошлом, знал и о преступлениях, совершенных им вместе с Ермаком, возглавлявшим группу беспризорников. Что же Трофим мог скрыть от меня?

Коротков со своим подразделением должен будет еще с неделю задержаться в бухте, пока окончательно не придут в себя спутники Трофима Николаевича -Юшманов, Богданов, Харитонов и Деморчук. К ним уже вернулась прежняя жизнерадостность. В молодости горе не задерживается.

Через час самолет поднялся в воздух, сделал прощальный круг над бухтой и взял курс на юг. Тринадцатого апреля в полдень мы были дома, в штабе экспедиции.

IV. Колхозный смолокур. Знакомство с Пашкой. Голубая лента. Избушка на краю бора. Пашка-болельщик.

В штабе затишье. Все подразделения уже далеко в тайге, и странно видеть опустевший двор, скучающего от безделья кладовщика и разгуливающих возле склада соседских кур. Необычно тихо и в помещении. На стене висит карта, усеянная флажками, показывающими места стоянок подразделений. Самую южную часть территории к востоку от Сектантского хребта до Охотского моря занимает топографическая партия Ивана Васильевича Нагорных. Севернее ее до Станового расположилась геодезическая партия Василия Прохоровича Лемеша, на восточном крае Алданского нагорья -- Владимира Афанасьевича Сипотенко. Как только наступит тепло, все флажки придут в движение, до глубокой осени будут путешествовать по карте, отмечая путь каждого подразделения.

Южные ветры все настойчивее бросают на тайгу тепло. В полуденные часы темнеют тополя, наполняя воздух еле уловимым запахом оживающих почек. С прозрачных сосулек падают со стеклянным звоном первые капли. На крышах сараев, по частоколам, на проталинах дорог уже затевают драки черные, как трубочисты, воробьи. Только и слышен их крик: "Жив, жив, жив!" Подумаешь, какое счастье! Неужели тепло опередит нас? В горах начнется таяние снегов, проснутся ключи, но рекам поползут наледи, и нам никуда не улететь.

Апрель и часть мая пришлось провести в штабе. Этого требовала обстановка, да мне и трудно было уехать в тайгу до полного выздоровления Трофима.

Из Аяна приходили скупые вести, и я все время жил в тревоге.

Время тянулось страшно медленно и скучно. Василий Николаевич истосковался по лесу, по палатке, по костру, по тяжелой котомке, по собакам, держащим зверя, -- ходит как тень. Бойка и Кучум встречают меня хмуро, как чужого. Надоело им сидеть на привязи, расчесывать когтями слежавшуюся шерсть на боках, скорее бы к медведям, к свеженине!

Как-то ко мне зашел Василий Николаевич.