Товарищ Анна - Ирина Богатырева Страница 19

Москва несла его вверх по Тверской улице. Валька повиновался ей с расслабленностью человека, которому все доступно. Волны людей, снующих по магазинам, вносили его то в одни, то в другие распахнутые двери, но Валька плыл, нигде не задерживаясь. Он не знал, чего достойна его Анна, он искал что-то совсем необычное, особенное. Наконец из очередных стеклянных дверей пахнуло теплом и оглушительным запахом духов, в нем была какая-то знакомая, родная нота, он зашел внутрь и замер в остолбенении.

Казалось, он попал не в магазин, а в музей. Огромное помещение, весь первый этаж здания был залит светом от огромных, как во дворцах, ламп. Внизу, на уровне человеческого роста, стояли белые стеллажи со стеклянными полками, где поблескивали благоухающие скляночки дорогих духов, элитной туалетной воды, благородных одеколонов. Медленно двигались задумчивые покупатели, сновали консультанты в шелковых блузах ослепительной белизны, с нежно-голубыми шарфиками на шеях, напоминающими пионерские галстуки. А выше, на белых стенах, под потолками в помпезной лепнине, висели картины — огромные полотна во всей простоте и пафосе социалистического реализма изображали рабочую жизнь советских людей. Могучие, краснощекие, смеющиеся девицы в резиновых сапогах, возле трактора, на черной до блеска плодородной земле, молодые, как воспоминание, — поднятие целины или уборка картошки. Начинающие инженеры, юноши и девушки, за кульманами — широким размахом сильных рук размечают чертежи будущего: самолетов, космических кораблей, жилых районов для трудящихся. Грязнющие, но счастливые, такие же непобедимо могучие, как и все, молодые мужики, усталые после трудового дня, а руки, и лица, и каски у них — все в черной, жирной, блестящей нефти — разработка нового месторождения. И еще, еще, еще — картин было много, по щедрым рельефным мазкам, по массивным рамам видно было, что оригиналы. Это был такой громогласный гимн молодости, безоглядному энтузиазму, романтике открытий, торжеству разума и веры в человека, что казалось, то вечно юные эллинские боги, а не люди — люди здесь, внизу, среди блестящих стекляшек, в темной одежде, с мерзлыми руками и лицами, снуют между стеллажами, отыскивая запахи, чтобы прикрыть свой смрад. Те, наверху, как и положено богам, заняты непонятными, но прекрасными делами, они создают миры, строят будущее и верят в него, на их лицах возвышенное вдохновение, и глаза устремлены к недоступным делам, невообразимым целям. Как и положено богам, они бессмертны. Эти же, внизу, — смертны, и жизнь их быстротечна, они захвачены неизбежной суетой жизни, а дела их просты и понятны, как мычание.

Контраст был разителен до головокружения. Валька наконец опустил глаза, покрутил, разминая, затекшей шеей и не сразу сообразил, что через зал на него глядит Анна, бледная, как блуза, которая на ней надета.

Она первой пришла в себя и поспешила, лавируя между покупателями, в комнату персонала, к незаметной двери. Валька стал проталкиваться следом, не понимая еще ничего. Анна скользила, как тень по воде, не встречая препятствий. Валька же натыкался с каждым шагом на кого-нибудь, как на колонну, ударялся, отскакивал и почти не продвигался вперед.

Дверь захлопнулась, когда он достиг ее. Разумеется, она была заперта. Разумеется, подергав ручку, Валька не добился ничего. Достал телефон, стал звонить ей — она не брала трубку. Из-за двери кто-то вышел, Валька попытался протиснуться. Подошел охранник. Валька напирал, толкался, что-то кричал. Плохо соображая, как в бреду, он оказался наконец на улице.

— На фига ты вообще туда пошел? — говорил вечером Дрон, подставляя горячий градусник под свет и отыскивая уровень ртутного столбика. — Заболел — так и сиди дома. Тоже мне, рыцарь. Вот, догулялся: тридцать восемь и семь. Мариш, давай колеса. Марина домовито размешивала шипучий аспирин в кружке, попробовала пальчиком, замахала, обжегшись, положила палец в рот и, обернувшись, протянула стакан Вальке. Тот смотрел в потолок остановившимся взглядом.