Мужские игры - Семен Данилюк Страница 19

Но уже вышел в прихожую, перевязывая на ходу кистями бархатную пижамную куртку, хозяин - Юрий Игнатьевич Мельгунов.

- Вроде знакомые голоса, - пророкотал он. - Но с иностранным прононсом.

Он подошел вплотную к выдвинувшемуся вперед Флоровскому, пристально оглядел, как бы сравнивая увиденное с тем, что жило в его памяти, и с чувством сжал давно удерживаемую на весу руку:

- Приехал-таки в родные пенаты, иностранец.

- Неужто и впрямь прононс появился? - кокетливо расстроился Максим.

- Да, долгонько. - Мельгунов пригляделся. - Здравствуйте, Алексей Павлович.

- Ну, слава богу, и я замечен. Сколько ж мы до вас добирались-то, Юрий Игнатьевич.

Мельгунов смотрел на учеников, а они, скрываясь, разглядывали его - все еще лощеного, даже дома "с иголочки", с аккуратно зачесанными назад сильно поредевшими волосами, жестко сложенными узкими губами и въедающимися в тебя глазами. Но русла, давно проложенные морщинами, углубились по-стариковски, да и глаза замутились.

- Что? Поплохел? - догадался Мельгунов.

Впрочем, едва задав вопрос, он отмахнулся от готовых возражений и обратился к жене: - Маечка! Собери-ка быстренько. - он сделал приглашающий жест раздеваться.

- Так у нас...Я ведь думала в магазин завтра, - смешалась Майя Павловна, но под нахмурившимся взглядом мужа, прервавшись, устремилась на кухню. - Покажи им, где тапки! - крикнула она оттуда.

- Сами помнят. Командуйте. А я пока в кабинете приберу, - Мельгунов удалился в глубь квартиры.

Максим вытащил из-за спины пакет с прикупленными по дороге деликатесами. -Хорошо, что я тебя, козла, не послушал. А то б вообще стыдобуха была...Ди-рэ-эктор! Холодильник забит! - прошипел он. - А тапки-то вон до дыр протертые. Совсем вы, олигархи, от народа отбились... Майечка Павловна! Не откажите присовокупить к Вашему изобилию! Мы тут как раз по дороге прихватили!

- Вы где, друзья? - встретил их на пороге кабинета Мельгунов.

Забелин, едва зайдя, внутренне сжался. Оттого, что кабинет этот оставался таким, каким был семь лет назад, когда в последний раз принимали здесь Забелина, возникло ощущение, что и не было этих лет, и что все они в том разломном девяносто первом. Он покосился на Максима, который со странным выражением прошел мимо хозяина к стеллажам и нежно, подушечками пальцев провел по корешкам занимающих отдельную, туго забитую полку книг.

- А вот этих, по-моему, не было, - показал он на угол полки.

- Да, это свежее. Вон та, последняя, переводная - на английском. А сейчас статью одну делаю - друзья из Мюнхена попросили. Запаздываю. Не работается. Но глупости все, впрочем. Прошу, коллеги! Хотя теперь уж следует - "господа".

Мельгунов указал на кресла у журнального столика, заваленного журналами, с неизменной пачкой "Герцеговины Флор" посередине.

- Заматерели. - Он еще раз присмотрелся к обоим. - Рассказывайте, как это мы с вами дошли до жизни такой. Что ты, например, Максим? Науку-то за рубежом не забросил? Мне тут Интернет мои ученики подключили. Не скрою, искал.

- Не там искали, дорогой Юрий Игнатьевич. Мой сайт теперь - ценные бумаги. Пришлось, увы, переквалифицироваться. Проклятый Запад не захотел меня полюбить ученым. Зато признал фондовиком. - Это что же значит?

- Это значит, что живу без проблем. Все есть.

Он заметил, что глаз Мельгунова чуть прищурился, и поспешно исправился:

- Счастья вот только нет.

- Что так, бедолага? - притворно посочувствовал Забелин.

- Да чему радоваться-то? Что денег сделал? - Флоровский, стремясь увильнуть от неудачно начатого разговора, схватил знаменитую пепельницу в форме возлежащей нимфы, растроганно покрутил. - Надо же, цела.

- И будет цела, если лапать перестанешь, - отобрал пепельницу Забелин.

- Стало быть, для науки закончился, - тяжело заключил Мельгунов. - А насчет денег, так здесь положение такое, что для многих их наличие уже и есть счастье. Только вам обоим, как понимаю, знать об этом недосуг. Раздался телефонный звонок. Мельгунов было приподнялся, но из прихожей послышалось: "Юра, я подниму", - и он остался на месте.

- Майя Павловна все такая же, - улыбнулся Забелин.

- Какая?

- Бодрая.

- Бодрится больше. Левая половина отниматься начала.

Мельгунов оглядел смущенного Забелина.

- О вас не спрашиваю. В газетах мелькаете, на телеэкранах - как это на новороссе? - тусуетесь. Так что знаю, чем занимаетесь, - рынки, как теперь говорят, окучиваете.

- Что так недобро, Юрий Игнатьевич? - расстроился Забелин.

Как-то не залаживалась встреча, много раз представляемая им. Не было прежней близости. Положим, к нему-то Мельгунов по неведомой причине охладел много раньше. Но Макс... Сиятельный Макс даже после отъезда, поразившего Мельгунова, все-таки оставался в любимчиках. И тоже не ощущалось прежнего тепла. Он видел, что чувствовал это и Максим. И, привыкший блистать в обстановке обожания, тоже испытывал явную неловкость.

- Недобро, говоришь? - От подзабытого мельгуновского тона оба визитера зябко поежились. Когда на каком-нибудь совещании, конференции или - прежде - парткоме начинал Мельгунов говорить вот так - тихо, будто первое, обманчиво легкое дуновение пришедшей бури, - человека, к которому он обращался, охватывал озноб. Потому что многие - и справедливо - полагали, что пишет академик Мельгунов, что говорить, основательно, но выступает - уничтожающе-блестяще. Потому как из работ своих - точных, лаконичных, выверенных - выжимает он главное, что и составляет суть мельгуновскую, - страстную, обжигающую противников насмешливость.

Забелин нередко сравнивал его с другим, в чем-то очень похожим человеком - Второвым. Но если Второв был испепеляющей, пышущей жаром лавой, то Мельгунов - едчайшей, прожигающей кислотой.

- Недобро! - с нажимом повторил Мельгунов. - Без меня добреньких хватает. Вам для чего мозги даны? Для чего мы их знаниями годами фаршировали? Чтоб вы себе стойла уютные состроили?! Или все-таки чтоб другим рядом с вами теплее было? Я уж не говорю, что себя как ученых списали, ну да - вычеркнули и забыли. А о тех, кто растил вас, об альма-матер вашей - не о себе, имя Мельгунова, слава богу, не из последних. - Он потряс сухой ладошкой. - О святом говорю - о науке. Вот сидите оба, холеные, друг перед другом кичитесь...

- Юрий Игнатьич, ну поклеп же, - заерничал было Макс, но прервался под повелительным жестом. А Забелин и не возражал - бил Мельгунов по площадям, давно пристрелянным им самим.

- Вот верите, мужики, без кокетства скажу - иной раз кажется, лучше б в конце восьмидесятых загнулся, когда подъем этот был, эйфория всеобщая. И я ведь, старый дурак, со всеми урякал. Умер бы тогда - и не видел бы теперь, как все, что десятилетиями... Да столетиями! Не в семнадцатом году, почитай - в семнадцатом веке - начиналось. Чему отдался - и на глазах в ничто. С коллегами западными стараюсь реже видеться. Приглашают. Помочь вот даже предлагают, - кивнул он в сторону пачки писем, сваленных в углу "матерого" письменного стола. - А я не еду. Это они ко мне всю жизнь за наукой ездили. И чтоб я теперь перед ними с протянутой рукой!