Знакомство категории X - Дидье ван Ковелер Страница 19

Я откладываю письмо отца и беру послание от Дженнифер Питерсен. С тех пор как я уехал, она стала величать себя «моей невестой», хотя я переспал с ней всего пять раз, а до этого полгода из кожи вон лез, чтобы она меня заметила. Конечно, теперь мое лицо на автобусах Мыса, футболках и упаковках кукурузных хлопьев. Я — сопутствующий футбольный продукт, мое изображение приносит прибыль, я на обертках жвачек, благодаря мне растут продажи консервированной сердцевины пальмы. Я играю в стране чемпионов мира. Я — гордость города, кумир сверстников, реванш африканеров: впервые символом нашего футбола стал белый игрок… Кейптаунский «Аякс» даже снял про меня рекламный ролик, смонтировав из архивных записей подборку моих голов. Меня уже воротит от этих посланий, что я, мол, там всё, в то время как здесь я уже никто. На обратной стороне того же листка, на котором я начал писать отцу, я прошу Дженнифер Питерсен больше мне не писать: я возвращаю ей свободу, больше ее не люблю, живу с актрисой и очень счастлив, сожалею, такие дела.

Смотрю на три строчки на английском, где за каждым словом — ложь. Все мои чувства к ней обострились из-за того, что вчера утром я познакомился с Тальей. Дженнифер Питерсен — мягкая, спокойная, пухленькая, вся такая податливая; никогда не повышает голос, занимается любовью в темноте, прикрывая рот ладошкой; она стала бы идеальной матерью для четверых детей — именно столько я хочу иметь, — а наши будущие виллы, фотографии которых она вырезает из глянцевых журналов и отсылает мне, очень похожи на те, о которых я мечтал в детстве. Ничего общего с этим лезвием ножа, режущим жизнь по прямой, воительницей из царства стужи, идущей по дороге через члены и йогурты к платановой аллее, где ее ждут покой и пристанище. С такой девушкой, как Талья, ничего не создашь. Но и разрушать из-за нее все остальное тоже не стоит.

Я снова принимаюсь за письмо к Дженнифер и теперь уже выдумываю другую историю. Говорю, что травмировал колено и сейчас не могу играть, что думаю о ней и что мне нравится квартал Сигнал-Хилл, но все-таки у него нет шарма Оранджезихта и Тамбурсклуфа [9]. Идеально, конечно, было бы купить розовый дом на склоне Столовой горы с видом на мыс Доброй Надежды, очень жаль, что он продан, но, с другой стороны, сейчас не время что-либо планировать: у меня впереди еще лет десять карьеры, завтра я могу оказаться в мадридском «Реале», мюнхенской «Баварии» или киевском «Динамо», а вообще-то мы скоро увидимся дома на Кубке африканских наций и уже там обсудим наше будущее, целую.

Сгибаю листок, вкладываю в конверт, клею марку. Все это не имеет никакого смысла, но доставит ей удовольствие. Не разрушать иллюзий людей, которым я дорог, — все, что я могу для них сделать. Даже мои деньги не имеют значения: Дженнифер из семьи, которая владеет производством консервированной сердцевины пальмы самой известной марки в стране, а у отца виноградники каких поискать. Они вместе играют в крикет и, думаю, уже обсуждали свадьбу. Мама была бы так счастлива.

Я вырезаю из «Пари-Матч» фотографию, которую мы сделали в поддержку «Ресто дю Кер». Между Зоргенсеном и Кигау я кажусь совсем маленьким, но меня легко узнать и вид у меня вполне довольный. Я подписываю фотографию «Брайану Мулина на добрую память». Потом беру третий лист бумаги, чтобы извиниться перед Тальей за свое поведение в больнице. В голову ничего не приходит. В конце концов, надо подумать и о себе: завтра утром у меня встреча, поэтому я разогреваю в микроволновке еду, ужинаю и ложусь спать.

Брюно пьет кофе и нервно поглядывает на часы, у его ног стоит дорожная сумка. Как только я вхожу, он подмигивает мне, торопливо давая понять, что ждет меня в туалете. Я не спешу и сначала здороваюсь с Жаном-Батистом, сидящим, как обычно, со скучающим видом, на нем один из его двух костюмов, и он, как всегда, никуда не торопится. Потом спускаюсь в туалет, вижу Брюно, который подпрыгивает от нетерпения. Пино Коладо отсмотрел его кассету и лично позвонил ему: Брюно предложили роль, он уезжает на Сардинию сниматься на натуре в крупнобюджетной картине.

— К сожалению, для тебя ничего нет, — добавляет он уже тише, — любителей они не берут. Да к тому же, боюсь, старик, никто тебя так и не увидит во «Властелине анала». Коллега адвоката Максимо наложил арест на кассеты под предлогом охраны детства. Похоже, Светлана несовершеннолетняя, я не могу в это поверить… Прикидываешь? К счастью, в таких случаях в тюрягу отправляются продюсеры. Я сведу тебя с другими конторами, как вернусь, не беспокойся. Жизнь прекрасна, так ведь?

Я не спорю. Он хлопает меня по плечу и убегает, перемахивая через несколько ступенек, как заправский пожарный, который никогда уже ничего не потушит. Когда я возвращаюсь в зал, Жан-Батист допивает свое белое вино, наблюдая, как Брюно с огромной сумкой торопливо садится в такси. Потом поворачивается ко мне, спрашивает, куда это я так вырядился. Я поднимаю руку, сутулюсь, чтобы пиджак на мне не выглядел дорогим, пытаюсь придать себе вид, соответствующий клиенту АССЕДИКа [10], но Жан-Батист не дает мне времени ответить.

— Вам не стоит напрягаться из-за меня, если у вас жизнь налаживается, — говорит он и смотрит на меня в упор потухшим взглядом. — Если однажды я найду в себе силы войти в класс и преподавать, вы меня больше не увидите.

Чувствую, как щеки начинают гореть, качаю головой, заказываю шоколад — для разнообразия. Замечаю, что из его портфеля что-то торчит, и спрашиваю, как его последняя задумка с заочным преподаванием, наметился какой-нибудь сдвиг? Он пожимает плечами, вытаскивает из портфеля увесистый пакет из крафтовой бумаги с реквизитами издательского дома.

— Я ходил за ним на почту, пришло извещение. То, что я пишу, не входит в мой почтовый ящик, — добавляет он, брезгливо морщась.

Я хватаюсь за эту соломинку, пытаясь подчеркнуть его достоинства:

— Ах вот как, вы пишете? И что? Романы?

— «Уважаемый… — зачитывает он мне вместо ответа, — благодарим вас за предоставленный материал, мы внимательно его прочли, но, к величайшему нашему сожалению, он не соответствует нашей издательской линии. Примите наши…» Всегда одно и то же, читали они или нет. Однажды я послал первую страницу с названием, а остальные четыреста — чистые листы, и получил тот же ответ.

Я помешиваю шоколад, спрашиваю с заинтересованным видом, что за название.

— «Как покончить с убийцами французского языка», — отвечает он, кладя сдачу в карман. — Всего хорошего.

Я смотрю ему вслед, рукава у его синего пиджака кажутся немного светлее: наверное, следы от мела. И у меня становится радостно на душе. Я горд. Разумеется, мне жаль его, но я понимаю, что, если после отъезда Брюно я перестану приходить сюда по утрам, он почувствует себя одиноким вдвойне. Приятно сознавать, что ты кому-то нужен, даже если тот человек и не подозревает об этом.

Я выхожу вслед за ним, иду мимо вереницы такси, ожидающих у станции, спускаюсь в метро. На четвертой ступеньке звонит мобильный. Два длинных гудка, один короткий: пришло сообщение. Я останавливаюсь, достаю телефон, нажимаю опцию «прочесть». На экране три строчки: