И возвращу тебя.. - Алекс Тарн Страница 19

Вторую свою встречу с Берлом Гамаль тоже запомнил навсегда. Дело было в Ливане. Хизбалла тогда резко изменилась, с какой стороны ни посмотри. Раньше перли наобум, больше надеясь на коран за пазухой, чем на выучку, дороги минировали неумело, атаковали наудачу, бросая машины со смертниками на бетонные надолбы. Армия справлялась с ними относительно легко, выходя без потерь из большинства стычек. Но потом в дело включились иранские деньги, наемные инструкторы, и все резко осложнилось. К несчастью, израильтяне оценили произошедшую перемену далеко не сразу…

Гамаль работал тогда в паре с сапером. Роковой вызов ничем не отличался от десятков предыдущих: группа спецназа, возвращаясь с задания, засекла большой заряд на обочине шоссе. Мина была заложена с обычной топорностью, так что десантники заметили ее издалека. Наскоро осмотрелись, не обнаружили ничего подозрительного, но на всякий случай залегли рядом с дорогой и вызвали сапера.

Роль следопыта в саперной работе второстепенна и в то же время важна: он должен проверить округу на предмет наличия дополнительных «подарков». Своего тогдашнего напарника Гамаль не любил за молодость и проистекающие от нее заносчивость и нетерпеливость. Парня звали Дуди; он полагал себя асом профессии, а прикомандированного следопыта в грош не ставил. Справедливости ради следует сказать, что за весь месяц их совместной работы ни разу не случилось, чтобы Гамаль обнаружил что-то существенное, такое, чего Дуди не мог бы заметить самостоятельно.

Дело происходило днем, в субботу. Большинство ребят разъехались по домам. Передавали футбол; «Бейтар» безнадежно проигрывал. Дуди, скрежеща зубами, сидел перед телевизором и злился на весь свет, причем оснований для этого у него имелось более чем достаточно: кретин-вратарь, бездарный тренер, чертовы помехи на приеме и главное, проклятое дежурство, выпавшее на субботу, когда все нормальные люди смотрят футбол на стадионе, дуют пиво или кувыркаются с подружками в постели. Оперативный диспетчер позвонил аккурат в момент, когда дела пошли на поправку. Иерусалимцы отквитали один гол и наседали; ненавистный «Хапоэль» трещал по швам. Положив трубку, Дуди выругался.

— Ну нет счастья в жизни! Ничего, подождут. Слышь, Гамаль, ты пока джип проверь, все ли в порядке. Сейчас первый тайм досмотрю и поедем. Это недалеко, до конца игры вернемся… Пас! Пас!.. Ну куда ты бьешь, урод?! Куда бьешь?!.

Выехали с опозданием. Дуди гнал машину, как сумасшедший: он твердо намеревался досмотреть хотя бы последние десять минут матча. На месте их встретил командир спецназовцев, указал на кое-как замаскированный в кювете бидон с торчащими во все стороны проводами. Дуди наскоро глянул в бинокль, усмехнулся:

— Дети, ну честное слово, дети… — и стал облачаться в свои бронированные доспехи.

— Может я все-таки похожу вокруг, а, Дуди? — робко предложил Гамаль.

— Ходи, где хочешь, — пожал плечами тот. — А я пошел делом заниматься. Они, поди, уже начали…

Он в который уже раз взглянул на часы и направился к мине. Гамаль осмотрелся. Все вроде бы выглядело мирно: заряд был заложен с левой стороны шоссе, выцветший склон поднимался от него вверх, цепляясь за редкие сосны; внизу, с другой стороны дороги расслабленно покуривали спецназовцы, отдыхая после долгого перехода. Дуди уже колдовал над бидоном. Гамаль подошел поближе и похолодел. В двух метрах от минера под кустом колючки чуть выше по склону земля была другого оттенка, и этому могло быть только одно объяснение: кто-то трогал это место лопатой, кто-то копал там, а потом присыпал песком, камешками, пылью. Присыпал аккуратно, умело, да разве может человек сделать это так, как делает природа? У природы все связано, песчинка к песчинке, корешок к корешку; здесь же связи были нарушены, топорщились, куда ни попадя, камни лежали как чужие, повернувшись спинами друг к другу.

— Дуди! — крикнул Гамаль. — Иди сюда, быстро!

Но Дуди только нетерпеливо дернул головой. Он как раз вытаскивал дурацкий самопальный взрыватель и не мог реагировать на вопли всяких идиотов, абсолютно не понимающих, каково это, когда человеку кричат под руку во время такого важного дела. «Может, пронесет?» — подумал Гамаль. Он снова осмотрелся, на этот раз захватывая шире, в радиусе ста, ста пятидесяти метров. Что-то блестнуло наверху, в кустарнике. Место дышало угрозой.

— Что такое, братан? — тихо спросил пристально наблюдавший за ним командир.

— Они где-то здесь, на склоне… — так же тихо ответил Гамаль. — Смотрят на нас. Прячь своих людей. Я предупрежу Дуди.

Он двинулся в сторону своего минера, стараясь идти по возможности неторопливо и попутно произнося ровным голосом какую-то малозначащую чушь, потому что выкрикивать предупреждения было еще опаснее. Гамаль никогда не вел себя таким образом, так что любой на месте Дуди насторожился бы, догадался бы, что что-то не в порядке… любой, кроме Дуди, который был занят преимущественно тем, что отсчитывал минуты уже начавшегося второго тайма, одновременно прикидывая, кого именно этот дебил-тренер заменил в перерыве и заменил ли вообще. Он сунул в карман взрыватель и выпрямился, поднимая с земли уже безвредный бидон. Гамаль прибавил шагу и предостерегающе поднял руку.

— Ну? Что я говорил? — сказал Дуди. — Плевое дело…

Гамаль не выдержал.

— Беги!.. — заорал он, сам срываясь на бег.

Взрыва Гамаль не услышал — только увидел ослепительную вспышку и почувствовал толчок, а очнулся уже потом, когда вокруг вовсю шел бой, пули шлепались в горячий асфальт, и спецназовцы поливали огнем склон, пытаясь подавить вражескую активность. Он лежал прямо посреди дороги, как на ладони, и Дудин труп служил ему единственным прикрытием. Все вокруг было в крови… его или Дудиной?.. или, наоборот, в крови были только его глаза, а может, и то и другое вместе. Гамаль попробовал позвать на помощь, но голос не слушался, его тошнило, голова кружилась, и тогда он просто пошевелился, чтобы показать товарищам, что жив и нуждается в помощи.

Спецназовцы усилили огонь; откуда-то поплыл дым… «ага, дымовая шашка,» — догадался Гамаль. Краем глаза он увидел, как кто-то метнулся к нему из кювета, сильные руки подхватили его, как пушинку, вздернули вверх, в ноге стрельнула боль, кровавое небо мелькнуло перед глазами, перевернулось, тошнота подступила к самому горлу, и он уже не мог сдерживаться и только успел повернуть голову, чтобы блевануть вбок, а не на мокрую от пота шею, раскачивающуюся прямо под его носом.

— Держись, бижу! — крикнул спецназовец, нисколько не обидевшись. Он нес Гамаля на плечах, двигаясь быстрым зигзагом между пулями, которые продолжали шлепать по шоссе, как крупные капли дождя. — Держись!

Они скатились в кювет, в безопасное место, небо снова дважды перевернулось, пульсирующая боль в ноге усилилась.

— Я ранен… — удивился Гамаль. — Мне больно.

— Фельдшер! — крикнул спецназовец куда-то вбок и склонился над Гамалем. — Помнишь меня, бижу? Похороны окурка… помнишь? Тогда ты меня тащил, теперь я тебя. Все справедливо.

— Ага… — вспомнил Гамаль. — Ты Берл. Двести пятьдесят кило до обеда. Ничего себе окурочек… Слышь, брат, что-то я понять не могу: у меня ноги целы?