Искусство путешествовать - Ален де Боттон Страница 19

Интерес и разбуженное желание порождают стремление понять и разобраться, куда она идет, о чем думает, кто ее друзья. Точно так же и Флобер, добиравшийся на пассажирском речном корабле до Марселя, откуда им с дю Кампом предстояло отплыть на пароходе в Александрию, задавал себе точно такие же вопросы по поводу другой женщины. В то время как остальные пассажиры рассеянно обозревали окрестности, Флобер сосредоточенно рассматривал женщину, стоявшую на палубе. В своем путевом дневнике он написал, что она была «молодым и стройным созданием в соломенной шляпке с зеленоватой вуалью. Под шелковым жакетом на ней был короткий сюртук с бархатным воротником и карманами, в которых она постоянно прятала руки. Два ряда пуговиц плотно затягивали сюртук на ее груди, талии и частично обрисовывали линию бедер, от которой веером расходились многочисленные складки платья, облегавшего на ветру ее ноги. Женщина носила черные обтягивающие перчатки и большую часть времени проводила на палубе, облокотившись на перила фальшборта и разглядывая пейзажи по берегам реки… Мне всегда нравилось придумывать истории о тех людях, с которыми мне доводилось случайно встретиться. Неуемное любопытство заставляло спрашивать самого себя, кто они, чем живут, о чем думают, где родились, как их зовут, что им интересно в этот момент, о чем они сожалеют, на что надеются, кого любили, о чем мечтают сейчас… Когда речь заходит о женщинах (особенно молодо выглядящих), это желание становится особенно сильным. Как же быстро — признаемся себе — нам начинает хотеться увидеть незнакомку обнаженной, как нестерпимо сильно хочется нам, чтобы она обнажила перед нами и свою душу. Как же узнать, куда и откуда она едет, почему оказалась здесь, а не где-либо еще? Разглядывая ее с ног до головы, мы представляем себе возможный роман с нею и пытаемся понять, о чем же она думает и к чему стремится в глубине души. Постепенно мы начинаем мысленно рисовать себе ее спальню и еще многое, многое другое… Дело доходит даже до потертых домашних тапочек, в которые она привычно сует ноги, когда встает с кровати».

Красивый, привлекательный человек манит нас к себе. В случае с чужими, незнакомыми странами к их объективной притягательности добавляется и то, что является следствием удаленности той или иной территории и непохожести на страну, к жизни в которой мы привыкли. Если любовь — это действительно поиск в другом человеке тех качеств, которых недостает нам самим, то любовь к человеку, родившемуся и живущему в другой стране, наверное, становится следствием поиска в чужой культуре тех ценностей, которых нам недостает на родине.

В своих марокканских картинах Делакруа словно иллюстрирует предположение, что желание побывать в каком-либо месте разжигает желание по отношению к людям, уже находящимся в этом месте. Глядя на его «Алжирских женщин в их покоях» (1834), зритель может ощутить схожее с флоберовским нестерпимое желание узнать, «как их зовут, о чем они думают в этот момент, о чем сожалеют, на что надеются, кого любили, о чем мечтают…»

Легендарный сексуальный опыт Флобера в Египте был, несомненно, приобретен на коммерческой основе, но от этого не потерял своей искренности и подлинной чувственности. Случилось это в Эсне — маленьком городке на западном берегу Нила, примерно в пятидесяти километрах к югу от Луксора. Флобер и дю Камп задержались в Эсне, чтобы переночевать там, и были представлены известной местной куртизанке, обладавшей к тому же репутацией «альме» — образованной женщины. Слово «проститутка» никак не соответствовало достоинству Кучук Анем и той роли, которую она играла во встрече с французскими гостями. Флобер возжелал ее с первого мгновения знакомства: «Кожа ее имеет какой-то особенный светло-кофейный оттенок; когда она наклоняется, ее плоть сгибается, образуя бронзовые складки; ее глаза темны и огромны, ее брови черны, ноздри широки и распахнуты; у нее широкие тяжелые плечи, полная, в форме яблока грудь… Ее волнистые, непослушные черные волосы расчесаны на прямой пробор и убраны назад… Возможно, ей следовало бы обратить внимание на зубы — ее правый верхний резец явно плох».

Кучук пригласила Флобера в свое скромное жилище. Ночь выдалась на редкость холодной, с ясным небом. В дневнике писатель вспоминает: «Мы проследовали в спальню… Она заснула, держа мою руку в своей. Она храпела, язычок пламени в лампе слегка подрагивал и отбрасывал узкий треугольный луч цвета бледного металла на ее прекрасный лоб. Остальная часть ее лица оставалась в тени. Маленькая собачка хозяйки спала на моем шелковом жакете, брошенном на диван. Кучук жаловалась на кашель, и я набросил свою мантилью поверх ее одеяла… Я погрузился в неспокойный сон, полный видений и еще совсем свежих воспоминаний. Я чувствовал, как ее живот прижимается к моим ягодицам; ее бугорок Венеры — еще более горячий, чем ее живот, — жег меня, как раскаленное железо. Нашими страстными прикосновениями мы смогли многое сказать друг другу. Даже во сне она продолжала сжимать руки и бедра. Делала она это механически, как будто непроизвольно вздрагивала всем телом… Как польстило бы самолюбию любого мужчины, знай он, что, покинув это ложе и этот дом, он оставит о себе хотя бы немного более яркие воспоминания, чем другие, бывавшие здесь до него. Какой честью и наградой была бы для мужчины уверенность в том, что он сумел оставить след в сердце этой женщины».

Воспоминания и мечты о Кучук Анем не покидали Флобера на протяжении всего путешествия по Нилу. На обратном пути из Фив и Асуана они с дю Кампом вновь заехали в Эсну, чтобы заглянуть к поразившей Флобера женщине еще раз. Вторая встреча повергла Флобера в еще большую тоску и уныние, чем первая: «Безграничная грусть… Это конец; я больше никогда ее не увижу, и ее лик постепенно сотрется в моей памяти». Однако этого не случилось.

Эжен Делакруа, Алжирские женщины в своих покоях, 1834 г.

7

Нас всегда учили с подозрением относиться к экзотическим воспоминаниям европейских мужчин, которые во время путешествий по восточным странам проводили ночи с местными красавицами. Было ли восторженное отношение Флобера к Египту чем-то большим, чем просто фантазиями и мечтами об альтернативе родной стране, так настойчиво отвергаемой им? Не был ли его энтузиазм лишь детской идеализацией всего «восточного», не растерянной в юности и плавно распространившейся и на взрослую жизнь писателя?

Какими бы смутными и неполными ни были представления Флобера о Египте в начале путешествия, прожив в этой стране девять месяцев, он мог с уверенностью заявить, что ему удалось понять и почувствовать, что такое Восток. Спустя три дня после прибытия в Александрию он начал изучать язык местных жителей и историю страны. За занятия по мусульманским традициям и обычаям Флобер платил учителю три франка в час — по четыре часа в день. Спустя два месяца он набросал предварительный план книги, которую собирался назвать «Мусульманские традиции» (этот труд так и не был осуществлен). В плане имелись разделы, посвященные ритуалам, связанным с рождением ребенка, с его обрезанием, с институтом брака, с паломничеством в Мекку, с похоронами умершего и с представлениями местных жителей о Страшном суде. Флобер заучивал наизусть отрывки из Корана по «Священным книгам Востока» Гийома Потье и перечитал все основные европейские научные труды, посвященные Египту, среди которых были и «Путешествие в Египет и Сирию» С. Ф. Волни и «Путешествия в Персию и другие страны Востока» Шардена. В Каире он подолгу беседовал с коптским епископом и исходил вдоль и поперек армянские, греческие и суннитские кварталы. Иногда его — смуглого, с бородой и усами, понимающего язык, на котором говорят окружающие, — принимали за местного жителя. Он носил длинную белую хлопчатобумажную нубийскую рубашку, отделанную по подолу красными помпонами, и брил голову наголо, оставляя лишь прядь волос на затылке, ту самую, «за которую Магомет поднимет тебя в день Страшного суда». Он написал матери, что взял себе местное имя. «Египтянам очень трудно произносить французские имена, и они придумывают для нас, „франков“, собственные клички и прозвища. Ты только представь себе: Абу Шанаб, оказывается, означает „отец усов“. Это слово, „абу“, отец, применяется по отношению ко всему, что является важным и значительным в том или ином разговоре. Так, например, торговцев, продающих те или иные товары, здесь зачастую называют, например, „отец обуви“, „отец клейстера“, „отец горчицы“ и так далее».