Патриот - Дмитрий Ахметшин Страница 19

Бывают люди, прошлое которых всегда при них. Целый состав его, скрипя рессорами и воняя машинным маслом, волочется к горизонту. Вагоны нагружены памятью. Обычно не самой хорошей. Словно табор вшивых цыган, воспоминания заполняют собой любое свободное пространство, кричат на разные голоса, стенают и сморкаются в свои выцветшие тряпки. Горланят пропитыми голосами песни. И на каждой станции к составу цепляют ещё один вагон, под их нагромождением уже не видно самого поезда. Сгорбившись под тяжестью и не воспринимая ничего вокруг, такой человек тащится через жизнь с унылой миной. Спросишь: «Как дела?» — и тебя тут же окружает крикливая толпа, машет руками, что-то наперебой втолковывает, просит позолотить ручку…

Лучше и не спрашивать. Обогнать и пройти мимо, сделать вид, что не узнал. Такие люди не могут быстро передвигаться, а глаза их похожи на рыбьи, сочатся слезами и чёрным гноем.

Есть и другие — которые очень мало носят за собой прошлого. Им достаточно маленького рюкзачка, а взгляд и все помыслы устремлён в будущее. Катя как раз из такой породы. Как вечная младшеклассница, бегает, звенит своим рюкзачком, как будто там перекатываются стеклянные шарики.

— Тебе бы банты, — говорит Ислам. — Или косу. На голову.

— Банты у меня есть. Дома остались, такие белые, — жмурится от удовольствия. Как будто на язык попала сахарная пудра. Наблюдать за ней — одно удовольствие. — Я в них на выпускном была.

Эти люди носят с собой только самое важное. Обычно позитивное. Первую любовь, густые пушистые облака, какими они предстали с крыши какой-нибудь высотки. Иногда важные жизненные уроки, бережно записанные в толстые тетради.

Иногда на неё что-то накатывает, и тогда Катя принимается доставать из рюкзачка и раскладывать перед собой разнообразные вещи. Сокровища прошлого, чувства, которые не удалось сберечь и от которых остались одни только картинки.

— Это самое плохое в женщинах, — как-то раз сказал Паша. — Когда они при тебе начинают болтать о бывшем. Ещё такую моську строят, как будто с ним до рая слетали. И ведь хрен их заткнёшь.

Хасанова это не коробило. Он хотел знать о ней всё. Из этих самых «бывших» Катя рассказывала только об одном. О том, который смотался в Питер. И вот странность: через некоторое время Ислам стал считать его чуть ли не братом. Чувствовал к нему, наверное, нечто вроде глубокой благодарности — за то, что сохранил это сокровище, оставил после себя столь тёплые воспоминания.

В январские праздники случилось кое-что, надолго выбившее Ислама из колеи.

Почти все разъехались по домам, а он остался. Частично из-за работы: это самое злачное время для маленького, яркого и выразительного, как лимон, кафе. Частично из-за того, что домой просто-напросто не хотелось ехать.

— А вот мне придётся, — сказала Катя во время их последней встречи.

Она надула губы, и Ислам говорит, стараясь, чтобы голос звучал как можно более беспечно:

— Знаешь, что я сделаю без тебя?

— Что же?

— Воздержусь от всех прогулок, чтобы изголодаться по ним к твоему приезду.

Она смеётся.

— Мне кажется, ты успел уже порядком утомиться от этих прогулок.

Ислам, конечно, всё отрицает, но она не верит. Со смехом настаивает, и он в конце концов разводит руками: мол, не хочешь, не верь.

Вернувшись из Уфы (ездил всего на три дня — повидать родню и встретить Новый год), он каждое утро пытался заставить себя засесть за занятия, и почти каждое утро эти попытки терпели фиаско. Всё, на что его хватает, — это представить, как занимается Катя. Как она сидит за столом в своей километровой комнате и зубрит иностранную литературу. Вечерами — «Травка», небывалый наплыв посетителей и сбившаяся с ног Сонг с нездоровым цветом кожи.

— Как ми тебя ждаль, — сказала она неожиданно с французским акцентом. — Ты опоздаль на час. До пятого декабря ми работаем с четырёх.

И уползла спать в подсобку. Джин кланяется, как заведённый, лицо его как будто высечено из камня. Ислам с благоговением подумал, что он самый супер из всех героев, которых он когда-либо видел на экране.

— Хорошо, что ты приехал, — говорит Павлычевский. У него тоже видок так себе. Похож на зомби из дешёвого кинофильма. Даже кетчупа не пожалели: на фартуке красуется клякса. И не важно, что это клубничное желе — всё равно аутентично… — У нас здесь полный аврал. С Нового года, считай, и не отдыхали.

Возвращаясь на вторую ночь с работы, Ислам увидел, что у Кати горит в окне свет, и тут же ей позвонил. Пригласить назавтра куда-нибудь погулять.

— Возможно, — сказала она без выражения. — Наверно. Созвонимся завтра.

Этого голоса Хасанов испугался куда больше, чем гипотетической перспективы уработаться до состояния Павлычевского. Поэтому следующим утром он набрал её и назначил встречу на вечер. А потом позвонил Сонг.

— Ты охренел, — уже час дня, но голос в трубке всё ещё сонный. Ислам сразу же себя проклял: дал бы хоть женщине позавтракать. — Весь год прогулял и ещё хочешь на сегодня отгул взять? Где я буду тебе искать замену?

— Не знаю. Вызовите Павлычевского. Ну пожалуйста, Босс. Это для меня очень важная встреча. Свидание.

— Ладно уж, — бурчит Сонг. — Постою сама. Но пусть тебе будет стыдно.

— Будет! — радостно соглашается Хасанов. — Ещё как будет! Вы прелесть!

— Прелесть, конечно, — Сонг слегка успокоилась, — учти, твою зарплату я заберу себе.

Так что вечером он встречается с Катей. Ветра нет, не слишком холодно, и это идеальный день для прогулки.

В этот раз Ислам сделал значительное усилие над собой. Болтать за двоих не слишком разговорчивых людей оказалось ох как трудно; неуклюже шутил, рассказывал о днях открытых дверей в «Травке». Поймал за хвост пролетавшую мимо сороку-красноречие и в красках расписал Джина. Она улыбалась отсутствующей улыбкой. Всё время улыбалась, словно эту улыбку нарисовали на снегу. И смеха совсем не было слышно, так что у Ислама под конец дня опускались руки. Он чувствовал себя пустотой, раскрашенным воздухом рядом с ней.

После пяти минут молчания она вдруг спросила:

— Ты скучаешь по кому-нибудь?

Ислам осторожно отвечает:

— Да. Скучаю. Скучал.

— Я скучаю по одному человеку.

Всё, что она сказала. И это ударило Хасанова куда сильнее, чем вообще обычно могут ударить слова — все и всяческие оскорбления.

И всё исчезло. Ислам со смешанными чувствами ощупывал пустоту внутри. Ещё немного, и она начнёт болеть, словно выбитый зуб. А пока молча они дошли до одинокого, непонятно для чего нужного светофора, за которым дорога превращалась в змеиный язык. Этот светофор — неизменное место встреч и расставаний, такое же культовое место, как и крыша. Памятник несбывшихся чаяний и минувшей любви, он взирал на мир тремя выцветшими до одного цвета глазами. Стёкла уже сотню лет не чищены, и к пыли душного лета приставали увядшие жёлтые листья, а сверху налипал снег. На сигналы давно уже никто не обращал внимания, машина тут проезжала хорошо если одна за пять минут.