Короткие слова – великие лекарства - Микаэль Юрас Страница 19

После того как Чэпмен ушел, я решил созвониться с Яном. Я должен был снова увидеться с ним, чтобы оценить ситуацию. Но на этот раз я потребовал от него ужасного усилия – захотел встретиться с ним на нейтральной территории. Это хорошее средство держать на расстоянии его мать.

Я договорился встретиться с ним в пятнадцать часов в большом кафе, где обычно пил кофе. Он не ответил на мое сообщение. Ян редко выходил на люди, а может быть, совсем не выходил, поэтому такое требование, разумеется, должно было приковать его к креслу. Он, вероятно, и мечтал выйти из дома, и боялся даже простейшего выхода.

Когда подростком я был поглощен чтением, мой отец без конца повторял мне, что человек не хомяк, что он не может и не должен жить в замкнутом пространстве. Он должен выходить из клетки, даже если его игрушечное колесо приятно и у него есть много вкусной еды. Я был хомяком, а мой отец походил на кота, который возвращался поздно. Потом он совсем перестал возвращаться. Закончив охоту, кот иногда звонил, чтобы узнать новости о своей «почти дочери» (я слышал, что он назвал меня так в споре с моей матерью). Многозначность этого выражения привела меня прямой дорогой в ад.

Может быть, он назвал меня так потому, что я ему не родной сын? В этом случае я, если говорить честно, не был бы сильно разочарован. Я не из тех людей, которые готовы исходить (все еще Кафка в мозгу) всю землю, чтобы найти самца, который слил свои гены в живот моей матери. Мне наплевать на мое происхождение. Или он имел в виду мою внешность женственного мальчика? Такой сын – позор для мужественного отца.

В тот вечер, когда произошла ссора и родилось выражение «почти дочь», я не осмелился попросить у отца объяснений. Он кричал очень громко, моя мать тоже. Сцена из комедии дель арте посреди Парижа. Широкие жесты, неудачные попытки выйти из комнаты, угрозы – в общем, все, что нужно, чтобы скоротать печальный зимний вечер. Я смотрел на это зрелище, сидя на лестнице. Актеры играли плохо, но мне все же больше нравилась игра женщины. Никакой сдержанности, никакой скромности, полностью актриса. Моя мать могла бы предложить свою кандидатуру на роль в плохом французском сериале. Сцена все продолжалась, и я не упускал ни малейшей ее подробности. Однако подростки быстро устают, и уже после десяти минут спора я решил покинуть свой наблюдательный пункт и добраться до места моего утешения и подкрепления – до холодильника.

Когда скорость обмена репликами достигла максимума (благодаря тому, что они состояли из одного слова или короткого словосочетания: «Что?», «Ты можешь повторить?», «Чудовище!», «Жалкое ничтожество!», «Ты ничего не понимаешь»…), я небрежно прошел через гостиную, чтобы налить себе стакан содовой. Я выглядел как настоящая звезда фильмов Хичкока – одет в белое, взгляд ледяной, на лице – печать тайны.

– Алекс, ты все-таки мог бы одеваться достойно, – бросил мне отец.

Тот был очень продвинутым знатоком дизайна: я не понял смысл наречия «достойно». Я не соизволил ответить на его неудачное замечание, которое моя мать, кажется, одобрила, потому что не противоречила. Война прекратилась из-за моей бумазейной пижамы.

– И нужно, чтобы горничная перестала рассказывать ему истории: мальчик очень доверчив, от них у него кружится голова, – заговорил он снова.

– Это другой вопрос, но я поговорю об этом с Алексом, – отозвалась моя мать.

На кухне меня ждал на своем посту верный и всегда приветливый холодильник. Радость от принадлежности к верхам общества. Обилие напитков и еды. Я взял баночку содовой. Сахар на несколько минут успокаивает встревоженный мозг перед тем, как начинает разрушать артерии.

Итак, Ян не ответил.