Учитель танцев (третья скрижаль завета) - Анхель де Куатьэ Страница 19

* * *

Накануне первого дня игр Максимилиана перевели в куникул – большую, набитую до отказа тюрьму, расположенную в подвале нового императорского амфитеатра. Стоны и крики заключенных, плач детей, грубые голоса тюремных стражей, удары молотков, сколачивающих декорации для завтрашних представлений, рычание и надсадный вой голодных животных – все это сливалось в единый тревожный гул.

В сопровождении четырех охранников, придерживая руками цепи, Максимилиан шел по длинным, извилистым коридорам куникула. Пространство едва освещалось редкими факелами. Кое-где мертвецкий лунный свет проникал внутрь тюрьмы через узкие, зарешеченные окна. Удушливый смрад, из запахов пота, испражнений, звериных шкур и разлитой по полу гниющей похлебки, делал духоту куникула еще более невыносимой.

Сенатор напряженно вглядывался в темноту камер, в искаженные мукой лица людей. Где-то здесь должна быть Анития. Но где? Увидит ли он ее? Какие пытки уготовил ей император? Ответов на эти вопросы у Максимилиана не было.

– Скорбите о грехах ваших, ибо наступает час возмездия! – мужской голос звучал где-то впереди, дальше по коридору. – Но одной смертью своей не искупите вы грехи ваши! Каждым грехом своим вы обновляли муки Христа. Скорбите же, ибо разверзлась пасть адова. Горе вам, мужи и жены, горе вам, родители и дети!

Это кричал старый грек по имени Мегакл, один из руководителей христианской общины Рима.

– Простите врагов ваших и мучителей, ибо не ведают они, что творят! – раздалось откуда-то сзади. – Сострадайте им, христиане, ибо страшен будет для них суд Господень! Что наши страдания, братья и сестры, в сравнении с их участью?! Ибо придет Господь в великой славе Своей для торжества справедливости. И утешатся нищие, и наказаны будут злодеяния гонителей церкви Христовой!

Сервий – друг и сподвижник апостола Петра – по-своему вторил словам Мегакла.

– И молитесь теперь! Молитесь истово, дети Господа нашего! – послышалось где-то совсем рядом. – Ибо не оставит Господь излюбленных чад своих, что страдали за веру и несли на себе крест мучений праведных, как и Он нес! Ибо сказано: «И прибуду я с вами во все дни и до скончания века. И ни один волос не упадет с головы вашей, ибо Я с вами. Аминь».

Максимилиан узнал в этом крике голос сенатора Катона. Узник закончил свою речь и запел гимн во славу своего Бога:

Царствуй Христос на земле и на небе!

Царствуй, принявший праведный крест!

Душа, отрекаясь, гибнет в геенне!

Господь, умирая, во славе воскрес! Спустя мгновение к пению Катона присоединились сотни, может быть, тысячи голосов. Все огромное пространство тюрьмы наполнилось этим странным, тягучим звуком. Приговоренные к смерти прославляли подвиг Христа и пророчили гибель гонителям Его Церкви.

– Сколько же страдания в этой мольбе… – прошептал Максимилиан.

– Не разговаривать! – охранник, шедший сбоку, ткнул Максимилиана рукоятью меча. – Приказ императора!

Максимилиана ввели в крохотную одиночную камеру. Ее единственное окно, напоминавшее глаз циклопа, выходило прямо на арену амфитеатра. Сенатора усадили в жесткое деревянное кресло и пристегнули к нему множеством узких кожаных ремней.

Панорама поражала воображение и внушала почти животный ужас. Гигантская арена, окруженная многоярусным цилиндрическим корпусом, была погружена во мрак. Казалось, что даже мертвый лунный свет не решается проникнуть во чрево дворца злодеяний.

Вдруг вдалеке, в противоположной части арены, забрезжил свет факелов. Какой-то человек, окруженный группой солдат, шел прямо по направлению к Максимилиану. Издали узнать его было нельзя, но, приближаясь, он постепенно обретал знакомые черты.

– Петроний!

– Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, Максимилиан, – процедил Петроний сквозь зубы, пристально вглядываясь в окно камеры. – Тебе хорошо видно сцену торжеств?

– Мне тебя благодарить за эту ложу? – спросил Максимилиан.

– Можешь не благодарить, – улыбнулся Петроний. – Не хочу, чтобы ты скучал в ожидании своей смерти, поищи-ка свою истину на этой сцене.

Любимец императора провел рукой, указывая на арену, ложи, трибуны, и его злой раскатистый хохот наполнил гулкое пространство амфитеатра.

Римляне обожали подарки и красочные представления. Любящий император позаботился и о том, и о другом.

На входе в амфитеатр народу раздавали лотерейные тестеры, предлагали яркие украшения из живых цветов, щедро кормили, разливали вино. Бескрайняя очередь напоминала живое море и тянулась, насколько хватало глаз. Зрители заполняли огромные трибуны.

Да, здания таких размеров Рим еще не видел, а слухи о его великолепии оказались явью. Зачарованная публика была в восторге.

* * *

Нижние ряды со зрителями в тогах белели как снег. Чуть выше расположились военные в золотистых доспехах, отражавших яркий солнечный свет. А еще выше чернело море голов, над которыми, под самым веларием висели гирлянды из роз, лилий, плюща и винограда.

В предвкушении красочного представления зрители громко переговаривались, пели и разражались приступами нервного смеха. Скабрезные шутки самодеятельных скоморохов пользовались сегодня большим успехом. Настроение у всех присутствующих было приподнятым.

Когда амфитеатр заполнился, в центральной ложе появился император со своей свитой– сенаторами, важными сановниками, военачальниками, знатными патрициями, матронами и весталками. Многочисленная охрана окружила его ложу со всех сторон.

Публика приветствовала цезаря стоя: «Да здравствует Нерон! Слава императору, заступнику Рима!» Волна восторга прокатилась по трибунам. Нерон, облаченный в серебряную тогу и с алмазным ожерельем на груди, был подобен прекрасной жемчужине в многоцветной, перламутровой раковине амфитеатра.

Представление все не начиналось, ожидание затягивалось. Зрители изнемогали. Призывный топот тысяч человеческих ног о деревянные полы трибун превратился в грозовые раскаты. Наконец распорядитель подал условный знак, и главные ворота арены открылись.

В считанные секунды из них выкатились раззолоченные колесницы, окруженные конным эскортом. Амфитеатр ответил оглушительным «А-а-а!», вырвавшимся из тысячи ртов. Когда пыль, поднятая лошадьми, улеглась, в центре арены красовались фаланги полуобнаженных бойцов, словно выросшие из-под земли.

Любимцы публики – лучшие гладиаторы Рима – начали торжества пленяющими воображение баталиями. Народ неистовствовал и, не отрываясь, смотрел за происходящим на сцене. Ни одному из поверженных бойцов зрители не пожелали сегодня сохранить жизнь.

* * *

Император посвятил этот день разыгрыванию мифологических картин. В калейдоскопе сцен сюжеты сменяли друг друга с бешеной скоростью. Христиане, бывшие главными действующими лицами представления, превратились в маскарадное пушечное мясо.