Домашний огонь - Камила Шамси Страница 18

– Прежде меня нисколько не волновало, что твой отец сказал о моем. Он был прав – нам всем лучше без Адиля Паши. Но теперь меня это беспокоит. Потому что раз он так сказал, значит, он не умеет прощать. И мне вовсе не нравится, что твой отец не умеет прощать. Вот я и хотела услышать, что с тобой он обходится иначе.

Она принялась целовать его, еще не договорив, осыпала поцелуями его рот, шею, скулы, немножко взвинченно, показалось ему.

Он отодвинулся, по-прежнему сжимая обе ее руки.

– Мы должны об этом поговорить. Да, это правда, он не склонен прощать, особенно тех, кто предает его страну.

– А если бы ты заступился перед ним?

– Ты хочешь, чтобы я попросил его разузнать о судьбе твоего отца?

Нет. Она резко дернула головой. Она знать ничего не хотела. Отец для нее ничто – это бабушке требовалось знать, как закончилась жизнь сына. Может быть, этого хотела бы мать, может быть, Исма. Но не она, не Аника. Ей важно узнать все о нем, об Эймоне. Представить себе, каково быть сыном Карамата Лоуна, увидеть что-то еще, кроме фотографий в альбоме.

– Это как будто два разных человека – он как политик и он как отец. Для меня он бы все что угодно сделал.

– Это хорошо, – сказала она, и в ее голосе прозвучала какая-то новая нота, ее значения Эймон не сумел понять. – Так и должно быть.

Она обняла его, и Эймон постарался от самого себя скрыть облегчение, которое он ощутил, выяснив, что ему не предстоит обращаться к господину министру внутренних дел с запросом о ее отце. Разумеется, если их отношения продолжатся, а он отчаянно этого хотел, придется в какой-то момент признаться отцу, что у него роман с дочерью джихадиста. Но не сейчас. Даже к лучшему, что Аника любит тайны: это упрощает им жизнь.

* * *

Неделя проходила за неделей по тем правилам, которые установила Аника. В часы, когда она заведомо не могла явиться, он ходил на фитнес и за покупками, навещал мать, чтобы та не вздумала заглянуть к нему. Он отказался от уборщицы, которая работала также у его родителей, сказал, что это временно, пока он не зарабатывает сам, и нанял другую женщину, чей телефон увидел в витрине соседнего магазина. Поджидая Анику, он учил урду, и трудности зубрежки вознаграждались ее радостью, когда он предъявлял выученные слова, она пополняла его лексикон выражениями, которые он никогда бы не отыскал в интернете. Она стала посылать ему по электронной почте статьи о контрактном праве, на удивление интересные, они оба с удовольствием выяснили, что недолгий опыт работы снабдил Эймона инсайдерскими знаниями об этом предмете, которые Аника едва ли получила бы из обязательного чтения. Готовили они вместе, поочередно меняясь ролями повара и подручного, всегда очень весело. Тем временем друзья перестали намекать на его «двойную жизнь», перестали и приглашать за город по выходным, в паб вечером пятницы, на пикник в парк или на обед внутри трехкилометрового радиуса, где все они жили. Он понимал, как неприлично полностью жертвовать друзьями, растворяясь в отношениях с девушкой, но в компании приятелей он чувствовал, будто возвращается та бесцельная жизнь, какую он вел до появления Аники – она стала для него и целью, и ориентиром.

– Тебе надо оклематься и вернуться к нам, – сочувственно произнесла его бывшая девушка Элис, теперь собравшаяся замуж за его лучшего друга Макса. Он-таки выбрался к ним как-то вечером в среду, привычная студенческая болтовня, выпей крюшону – и неудобная садовая мебель уже не так впивается в бедра. Несколько стаканчиков спустя он понял: друзья решили, что у него депрессия, вызванная безработицей, ощущением провала, да еще на фоне очередных успехов отца, неустанно покоряющего мир. Это сборище посреди недели в Брук Грин ^[7] – Элис позвонила ему и настойчиво потребовала назвать день – оказалось спасательной кампанией.

Хелен рекомендовала врача, который без лишней суеты пропишет таблетки; Хари пригласил Эймона в гребной клуб на Темзе; Уилл предложил познакомить его с «фантастической» коллегой, ни на что серьезное девушка претендовать не будет; у Элис имелась вакансия в семейной рекламной фирме, а Макс положил руку ему на плечо и напомнил, что умеет не только развлекать, но и слушать внимательно.

– Я вас всех люблю, – сказал Эймон, искренне: в тот момент он любил здесь все: крюшон, садовую мебель, ухмыляющихся гномов в саду, небо, расцвеченное полосами закатного света. – Но у меня все в порядке, правда. Я просто ушел с радаров и делаю то, что мне по душе.

– Ну, не знаю, – сказал Макс. – Безработный юнец мусульманского происхождения вдруг резко меняет привычки, рвет со старыми друзьями, уходит с радара. И это вот что – пробившаяся за день щетина или ты бороду отращиваешь? Думаю, пора нам обратиться к властям.

– Да-да, прямиком к министру внутренних дел, – подхватил Хари. – По крайней мере, он пил крюшон – не совсем потерянный для общества человек.

Он почти не пил. Аника не просила его об этом, но как-то раз ощутила запах алкоголя, когда Эймон потянулся ее поцеловать, и отшатнулась. Даже после того как он почистил зубы, она утверждала, что запах остался.

– Прости, – сказала она, – все остальное можно, только не целуй меня.

Это оставило ему только один возможный выход. Эймон откинулся на спинку стула, оглядел друзей и попытался вообразить, как он входит в этот сад с Аникой – в хиджабе, спиртное под запретом, родные из Уэмбли. Все проявили бы исключительную вежливость, а на утро Макс или Элис позвонили бы ему и сказали: «Симпатичная девочка, надеюсь, она правильно поняла наши шуточки». Ни одному человеку в их компании не удалось сохранить отношения с кем-то на стороне после приговора насчет «правильного понимания наших шуточек».

– Как бы вы поступили, если бы я пришел сюда при бороде? – спросил он Макса, вытащив из крюшона кусок яблока и обсасывая его.

Элис испустила противный жужжащий звук – она это делала время от времени, чтобы одернуть Макса, – и Макс промолчал, а она, подойдя вплотную, притянула к своему животу голову Эймона и принялась ворошить ему волосы, точно ребенку.

– Мы бы тебя скрутили, дорогой, и побрили. Настоящие друзья не позволят одному из наших стать хипстером.

Такие ее бойкие реплики он прежде считал забавными, но теперь его раздражала эта бойкость, все раздражало в Элис, в затхлых, раз и навсегда установившихся отношениях внутри компании. Какой смысл постоянно окружать себя собственными клонами? Он позволил Элис прижимать его голову к впалому животу, и пусть друзья обмениваются понимающими взглядами, а про себя он думал: «До Аники была Элис. Это тело, эти руки, этот запах». Не прошло и двух месяцев с тех пор, как их роман закончился, и он охотно разрешил Максу занять освободившееся место – был только рад, честно. Как мог он принимать это за желание, о любви уж не говоря? До Аники была только видимость чувств. А теперь он погрузился в отношения с женщиной так глубоко, что все, кроме Аники, расплывались, утратили четкость, бедные обитатели поверхности, их голоса почти не слышны.