Песни сирены - Вениамин Агеев Страница 18

Как бы то ни было, в своё время я не посчитал нужным что-то скрывать от Аллы, когда она спросила о моём неудавшемся браке и о причинах развода. Тогда-то я и произнёс фразу, которая, как теперь выяснилось, была воспринята Аллой как всеобщая и исчерпывающая индульгенция на свободное распоряжение своим телом без каких бы то ни было ограничений.

Была, кстати, ещё одна смешная причина, из-за которой мне запомнился наш тогдашний разговор – в тот раз я в первый раз удостоился звания «грузина», причём в положительном смысле. Слово «грузин», взятое само по себе, у Аллы всегда носит негативную коннотацию, но может употребляться как для порицания, так и для похвалы, в зависимости от контекста. «Оставь свои грузинские замашки!» – говорит она в первом случае. Похвала же звучит несколько иначе: «Как приятно ты меня удивил! Не ожидала от грузина!»

Самое интересное, что моё давнее убеждение, о котором вспомнила Алла, действительно, не поколебалось, несмотря на изменившиеся личные обстоятельства, – я его и теперь был готов защищать с упорством Галилея. При всей условности всевозможных заповедей, сводов и правил, я всё-таки уверен, что никого и никогда нельзя считать своей собственностью – для меня это так же непреложно, как таблица умножения.

И, может быть, отчасти оттого, что мне хотелось подчеркнуть твёрдость своих взглядов, я не сказал Алле больше ни одного слова упрёка по поводу её прошлого. Ну, за исключением тех немногих, которые вырвались у меня под воздействием конкретных острых моментов и не относились, строго говоря, ни к истории с кассетой, ни уж тем более к её артистическому образу бывшей порнозвезды.

Может быть, поэтому я и дал слабину в тот же вечер, согласившись совершить бесчестный по всем статьям поступок. Если поразмыслить, то это даже смешно, что, демонстративно и пафосно встав на защиту одной моральной максимы, я так легко пожертвовал другой, лично для меня не менее важной. Впрочем, всё по порядку.

Вдоволь наласкавшись и навосхищавшись мной, Алла перешла к более прозаическим делам, причём её лицо тут же отразило перемену. Правда, она не стала плакать и, всхлипнув всего лишь два-три раза, смогла взять себя в руки, после чего говорила со мной почти спокойно. Но всё же нет-нет хваталась за горло – этот жест у Аллы является признаком того, что она борется с подступающими слезами. Подобные перепады настроения, кстати, вполне обычны для неё, здесь нет ни капли притворства. Поначалу я и сам думал, что имею дело с изощрённым лицедейством, но потом убедился, что Алла обладает счастливой способностью в постели забывать о любых неприятностях.

– Я насобирала чуть больше двух тысяч, – сообщила мне Алла. – Что-то у меня было на банковском счёте, что-то я заняла. Но нужно найти ещё три, причём срочно. Если я не отдам деньги в понедельник, он передаст кассету в комитет. Я с ним встречалась, просила об отсрочке, но он отказался наотрез. Ты бы его видел! Боже, как он опустился! Генка и раньше не был пай-мальчиком, а теперь – настоящий алкаш-подзаборник.

Напрасно я пытался убедить свою подругу, что самое лучшее – пустить это дело на самотёк. Передаст он кассету или нет, лёгкие деньги только пробудят в нём ещё большую алчность, и уже через какой-нибудь месяц – особенно если судить по описанию этого персонажа – он прогуляет и пропьёт всю наличность и вновь явится за деньгами. Но нет, рациональные доводы никакого эффекта на мою подругу не имели. Она и не отрицала, что таким способом проблемы не решишь, но почему-то была уверена, что главное – избавиться от сиюминутной угрозы, а за месяц отсрочки она что-нибудь придумает.

– И что ты надеешься придумать?

Моя фраза непроизвольно прозвучала насмешливо и даже издевательски, и Алла, не найдясь, что ответить, окончательно замкнулась. Она стала молча, с сумрачным лицом, ходить по комнате и собирать свои туфли и другие предметы экипировки, которые из-за нашей чрезмерной спешки разлетелись по всем углам.

– Хорошо! – не выдержал я пытки презрительным остракизмом. – От меня-то ты чего ждёшь? В моей заначке долларов триста, это всё. Хочешь – возьми их. А больше у меня ничего нет.

Алла не отвечала. Теперь она уже собрала свои вещи и, присев на кровать, натягивала колготки.

– Мне даже продать нечего! У меня из ценностей – одна только старая колымага, так она на столько, небось, и не потянет. Да её и не продашь так быстро. Взаймы мне тоже не у кого взять. У матери денег нет – она на пенсию живёт, ты знаешь. Норка со своей творческой специальностью и так еле-еле концы с концами сводит. Вадик столько же, сколько и я, получает, да ещё и родителям помогает. А оклады у нас – сама знаешь какие. Ты, вон, и со своей-то зарплаты не много отложила, а у тебя она, худо-бедно, раза в два больше, чем у нас с Вадиком.

Алла молча одевалась. Самое интересное, что на своей должности она и в самом деле зарабатывает неплохо. Но красота, как известно, требует жертв, так что деньги у Аллы никогда не задерживались надолго. Кстати, вот ещё один интересный феномен. В одном классе со мной учился некий Андрей Коньков. В школе он ничем особенно не выделялся, успевал очень средне по всем без исключения предметам, и даже внешность имел самую заурядную. У Конькова были мягкие, инфантильные черты лица, а кроме того, склонность к полноте, так что и в восемь, и в семнадцать лет он выглядел, не считая роста, примерно одинаково – этакий веснушчатый бутуз. Единственное, что его отличало – страсть к накопительству и любовь к разговорам о деньгах. Вечно он вынашивал какие-то прожекты о том, как можно разбогатеть, причём совершенно безумные. Не только между отличниками, но и в среде крепких середняков Андрей считался полнейшей посредственностью, чуть ли не тупицей. Да и особой любви к нему никто не испытывал – едва ли кто-нибудь другой из моих знакомых в большей степени заслуживал характеристики «снега зимой не выпросишь». Теперь этот «бутуз» – самый крупный владелец недвижимости в нашем городке и, по совместительству, муж нашей же одноклассницы, Ритки Ханиной, если не первой, то уж точно второй или третьей красавицы из всего выпуска. В школе надменная Ритка не то что «обдавала презрением» неказистого Андрея – нет, это нужно было ещё заслужить, а он для неё находился слишком близко к подножию иерархической пирамиды. Ритка просто-напросто царственно не замечала Конькова. Говорят, что теперь Ханина переняла все наклонности Андрея, включая и его патологическую жадность, – впрочем, я никогда не дружил с ней близко, так что не берусь судить.

Так вот, когда однажды, уж не помню по какому поводу, между мною, Ольгой и Вадиком Большаковым зашла речь о новоявленном магнате местного значения господине Конькове и его столь неожиданном для бывших однокашников финансовом успехе, то умная Норка высмеяла нашу наивность. В сущности, всё, что она сказала, было до такой степени бесспорно и очевидно, что ни у меня, ни у Вадика не нашлось ни слова возражения. Впоследствии мы даже недоумевали, отчего столь ясная истина не предстала нам давным-давно в сиянии своей кристальной простоты.

– Чего же здесь неожиданного или непонятного? – не без нравоучительности заметила Норка. – Всё элементарно, просто вы не хотите посмотреть на ситуацию беспристрастно, вам замутняет взгляд ваше глупое интеллектуальное высокомерие. Ну и что с того, что Коньков тупой?