Страна Соболинка - Владимир Топилин Страница 18

Как всегда бывает в этот ранний час, Вера широко распахнула дверь зимовья, вышла на улицу, посмотрела по сторонам, улыбнулась Оскольчатому гольцу:

– Будь благословен, Батюшка Голец! Приветствую Тебя в добром здравии зарождающегося дня! Спасибо Тебе за продолжение жизни, постоянство и уверенность в завтрашнем дне! Благодарю Тебя за доброту Твою и помощь мне дарами Твоими! Прости меня за нарушение Твоего покоя! Да будут бесконечными годы, красота и щедрость Твои!

После обязательного ритуала Вера трижды, с поклоном, перекрестилась грандиозному пику, затем, во все стороны, избушке и склонила голову в немом ожидании ответа.

Казалось, весь мир замер во время короткой молитвы. Мертвая тишина сковала тайгу. Притихли мерзлые деревья, оцепенели глубокие распадки, широкие просторы подбелочья, закаменели хмурые горы, замерзли рубчатые перевалы. Далекие хребты поддержали святость общения скованным хороводом, ожидая, что ответит превосходящий голец. В этом было что-то мистическое, неотвратимо связующее: человек и природа; жизнь и вечность; существо и Величие. Понятные и необъяснимые законы жизни. Как бы ни была удивительна и своеобразна религия Веры, она была доступна только узкому окружению – тем, кто верил в присутствие духа у всего окружающего. Непосвященный человек, увидев подобное коленопреклонение, с удивлением мог покрутить у виска пальцем, здесь же поражаясь, почему женщине постоянно сопутствует удача на промысле?

Необъяснимые, удивительные явления в природе происходят всегда, везде. Скептик постоянно находит ржавую оценку происходящему. Было бы интересно видеть выражение лица того человека, когда вдруг после слов Веры и непродолжительной паузы среди мертвого царства вокруг вдруг подул в лицо женщины легкий теплый ветерок, с деревьев посыпалась кухта, а где-то там, под далекой острой вершиной Оскольчатого гольца, едва слышно вздохнул тяжелый, надувной снег.

Вера улыбнулась. Она знала, верила, что едва различимый вздох – это ответ на ее слова. Оскольчатый голец услышал ее, ответил добротой и покровительством. Так было всегда. Так есть сегодня. Надо надеяться, что так будет и завтра.

Настроение женщины поднялось. Она проворно запустила в холодный снег горячие руки, живо умылась, вытерла румяное, раскрасневшееся лицо сухим полотенцем, вернулась в зимовье, растопила печь. Старая глинобитка запищала жаром сухих кедровых поленьев. На чугунной плите загремел опаленный огнем чайник. В одноразовом котелке зашкворчала каша. Заученные движения не имели изъянов: все было отработано днями, годами, ничего лишнего. Воды налито столько, сколько можно выпить за один раз. Гречневая каша греется с таким расчетом, чтобы последняя ложка насытила желудок до обеда. Пища и кипяток должны быть всегда свежими и высококалорийными.

Легкий, но сытный завтрак длился не более двадцати минут. Покончив с кашей, Вера ополоснула посуду, прибрала на столе, уложила остатки продуктов в небольшой железный сундучок. Себе в котомку положила трехдневный запас еды: замороженные пельмени, пару вяленых хариусов и в мешочке сухарей. До дома оставалось пятьдесят километров – двухдневный переход на лыжах. Посередине находилась переходная избушечка, в которой можно ночевать. Так бывало всегда, когда Вера шла сюда, на базовую избу. Но назад за двенадцать часов можно было выйти однодневкой. Путь домой всегда короче в два раза, однако с собой всегда надо иметь запас еды, в дороге бывает всякое.

Последние минуты сборов наиболее тщательные. Поверх продуктов Вера уложила упакованных соболей, патрончики, капроновую сетку, фонарик, топорик, нож закрепила на поясе.

Перед выходом женщина вспомнила законы тайги: у печи наложила горку сухих поленьев, сверху бересты. Большой коробок спичек – на краю стола. Там же три пачки сигарет «Прима». Небольшой запас продуктов в ящике под нарами, остальные на лабазе.

Перед дорогой Вера присела на край нар, еще раз осмотрелась, не забыла ли чего. С тоской посмотрела на сигареты: «Он курит только такие, крепкие. Продукты найдет, лыжи на лабазе». На глазах проступила невольная соль, по щекам покатились слезы. Женщина смахнула их рукавичкой, тяжело вздохнула: пора идти. Путница затушила керосиновую лампу, выдернула отдушину под маткой: изба должна дышать; закрыла дверь, подперла палочкой. Затем закинула на плечи котомку, поверх нее, через спину, обрезанную, с откидным прикладом, винтовку. Через минуту женщина-охотница шагала по заснеженной поляне. На ее ногах – легкие камусные лыжи, в руках, на палке, – таяк – лопатка. Впереди, показывая запорошенную снегом лыжню, чихает пестрая лайка Кухта. Перед входом в кедровую колку Вера остановилась, еще раз посмотрела назад, на избушку: «До свидания, зимовье! Несколько месяцев не увидимся, до июня!» Показалось ей, что ответила та легким, растворяющимся дымком из трубы: «До встречи!»

Первые лучи солнца застали Веру в глухом распадке. Зародившийся день принес удовольствие передвижения. Плотный, слежавшийся двухметровый снег удерживал Веру на поверхности. Легкие талиновые лыжи проваливались на два сантиметра. По мягкой ночной перенове камуски скользили, как по медвежьему салу. Каждый шаг продвигает женщину на два метра вперед. В таких случаях тесть Веры, Макар Иванович, говорил так: «Шел легко, с подкатом, как по маслу! Баба едва дома на постели остановила!» Вспоминая его слова, Вера улыбается: уважает она отца мужа – шутника и балагура. Вместе с изысканными афоризмами он ненавязчиво преподает жизненную мудрость. В свои шестьдесят восемь Макар Иванович остался таким же живым и расторопным, как двадцать лет назад, когда Вера вышла замуж за Ивана. Кажется невестке, что свекор не изменился не только внутренне, но и внешне. Редкие морщинки у глаз не могли выдать годы у старого промысловика. Человек с ветра принимал его за зрелого мужика, а узнав истинный возраст, нескрываемо удивлялся: «Как же так вам удалось сохраниться?» Макар Иванович выкатывал грудь глухарем: «В свое время я долгое время был пастухом. Не сосчитать, сколько телят выкормил! А это пользительно на здоровье влияет!»

Супруга Макара Ивановича, Таисия Михайловна, свекровь Веры, резко обрывала мужа: «Кабы не я, быть тебе старым кирзовым сапогом! Это ты на мою молодость ровняешься!» При этих словах женщина откидывала из-под платка побелевшую косу, поправляла на груди кофточку, косо смотрела на мужа: «Скоко мне лет?» «Осьмнадцать! – подскакивал тот с лавки и, растопырив руки, приседал в коленях. – Дозвольте пригласить на танец?» Та важно отходила за стол, отворачиваясь к окну: «Патехвон купи да лайковые тухвельки! Потом уж и приглашай!» «Незамедлительно! – отвечал Макар Иванович и чопорно упирался кулаками в бока. – После окончания промыслового сезона, всех соболей к ногам твоим брошу!» Так и протекала ровная, размеренная жизнь супругов – в шутках, прибаутках да уважении к друг другу. Больше пятидесяти лет прошло со дня свадьбы, а все кажется, что любовь только начинается.

Глядя на отношения детей, многоуважаемый старожил заимки Иван Макарович с улыбкой крякает в бороду. В свои восемьдесят восемь дедушка рад, что когда-то его сын не ошибся в выборе невестки. За все время Таисия не сказала ему плохого слова и до сего дня, в знак благодарности, относится к нему с почтением. А что еще надо старому таежнику в такие годы?