Синагога и улица - Хаим Граде Страница 18

— Вон отсюда! От вас воняет. Вон!

Набожный грузчик, как и все, читал «Слушай, Израиль» и знал, что прерываться запрещено. Но напуганный тем, что его присутствие было замечено, и сбитый с толку криком, он прервал чтение и начал умолять садовника, чтобы его не выгоняли. Он смешно заикался и жаловался: слесарь реб Хизкия намедни сказал ему, что поскольку он молится по ту сторону двери, то молится как будто бы вообще без миньяна. К тому же сегодняшний кантор молится так тихо, что он в прихожей не слышал, когда надо отвечать «аминь».

— Не желаю об этом знать! От вас воняет, как от помойного ящика. Вон! Вон! — толкал Палтиэл Шкляр грузчика обеими руками. Однако, вместо того чтобы отступить к двери, грузчик с перепугу двигался все ближе к восточной стене. Одной рукой он придерживал большой головной тфилин, чтобы не упал, а другую руку протянул вперед, чтобы защититься от толчков.

Молящиеся не хотели прерывать чтения «Слушай, Израиль». Они стояли вкруг и пожимали плечами. Хотя им тоже было противно от дурного запаха, исходившего от грузчика, гораздо возмутительнее казалось, что садовник прилюдно унижал еврея. Пожилой мясник не выдержал и рявкнул на крикуна:

— Нюхайте себя, а других оставьте в покое! Если я целый день простаиваю в мясной лавке, вы и со мной не будете молиться? А если у еврея такой тяжелый заработок, что ему приходится полоскаться в селедочном рассоле, то он уже и не еврей?!

— Я не желаю об этом знать! — кинулся Палтиэл Шкляр с кулаками на здоровенного мясника, который отступил в страхе перед этим вдруг разбушевавшимся мрачным типом. — Я тоже таскаю на своих плечах целую каменную гору бед, и никто мне не помогает. И я не желаю знать, почему от него воняет. С ним вместе молиться нельзя!

— Можно, — простонал грузчик и показал на аскета. — Ребе сказал мне, что нельзя молиться рядом с водой, в которой вымачивают лен и коноплю, а рядом с евреем, от которого пахнет селедкой, молиться можно. Можно.

На какое-то мгновение Палтиэл Шкляр онемел, на него как будто напало оцепенение. Однако он сразу же покраснел от разгоревшегося в нем гнева и повернулся к аскету с криком:

— Значит, вам взбрело в голову сказать этому остолопу, что ему можно провонять всю синагогу? Ну да, у вас не хватает твердости сказать, что что-то запрещено. Вы и в Заскевичах не смогли сказать моим старшим братьям, что нельзя обирать младшего.

Обыватели с любопытством и сочувствием смотрели на аскета, который сидел, накрыв талесом голову, и печально молчал. Садовник начал орать еще громче:

— Вы виновны в том, что я остался нищим! Вы виновны в том, что мой сын умер! За счет моего единственного ребенка вы проявили милосердие к моим братьям, к этим грабителям!

Руки реб Йоэла, лежавшие на его коленях, дрожали. Он вздохнул так, будто треснула деревянная потолочная балка старого дома, и поднял на миньян смотревших на него евреев умоляющие глаза. Его взгляд молил, чтобы они не верили в этот наговор. Напуганный выкриками злобного еврея против ребе грузчик стал пятиться назад, пока не оказался по ту сторону двери. Палтиэл Шкляр пошел на свое место, стащил с себя талес и тфилин и крикнул аскету через всю синагогу:

— Мои братья еще не выиграли. В иноверческом «сонде» ^[81] больше правды и справедливости, чем у заскевичского раввина. Я вам еще покажу! — И вышел из синагоги посреди молитвы, посреди чтения «Слушай, Израиль», чтобы не опоздать на поезд в Ошмяны, где проходил его процесс.

Слесарь прислушивался к этому скандалу издалека и думал, что у него, слава Богу, не слишком развито обоняние. Поэтому его в любом случае не касается вопрос о том, что от грузчика плохо пахнет. Реб Хизкия Тейтельбойм мысленно взвешивал и отмеривал, с какого места он должен, в соответствии с законом, начинать заново читать прерванную молитву. Однако, прежде чем он снова начать бормотать слова молитвы, слесарь сделал вывод из всего увиденного и услышанного: «Вот что бывает с раввином, у которого не хватает духу сказать, что чего-то делать нельзя. Сначала у него не хватает сил сказать, что нельзя нарушать заповеди между человеком и Всевышним, а потом он уже боится вмешиваться в споры, касающиеся выполнения заповедей между человеком и ближним его ^[82], боится сказать, что нельзя совершать несправедливость по отношению к родному брату».

5

По ту сторону моста через Виленку ^[83] живут братья Мунвас, рыботорговцы, слывущие честными, хотя и простоватыми людьми. Целую неделю они оглашают рыбный рынок своими криками, стоя рядом с лоханями с живыми щуками, карпами и линями. По субботам же они — тихие евреи и ходят со всеми своими детьми молиться в Поплавскую синагогу. Единственный из братьев Мунвас, который вырос цыганом, как говорят про него родственники, — это самый младший, Мойшеле. Мальчишкой он не хотел учиться в хедере, потом не хотел становиться ремесленником. И торговать рыбой тоже не хотел. Мойшеле жил у самого старшего брата. Там же он и питался. Спал до полудня, а ночи напролет гулял с девицами. Родные хотели его женить, чтобы он наконец стал человеком. Он пошел навстречу семье и привел в дом невесту — Берту Сапир, модистку, пользовавшуюся дурной славой по всей округе улицы Бакшт ^[84], где она жила. Когда она пришла в гости, вся семья Мунвас молчала, не спуская глаз с ее ногтей, накрашенных красным лаком, словно видела в этом красном лаке доказательство того, что все, слышанное ими про эту вертихвостку, — правда. После ее ухода братья сказали Мойшеле: если он женится на этой потаскухе, они открутят ему голову, как селедке.

Братьев Мойшеле боялся. Очень рассерженный, он отправился скитаться по местечкам. Он шлялся вместе с шарманщиками и сельскими торговцами, которые расплачиваются с крестьянами дешевой посудой за сырые шкуры, яйца и живых кур. Рассказывали, что Мойшеле видели ходящим по домам с компанией побирушек. После скитаний он вернулся домой в таком жалком одеянии, что невестки говорили потом, что его сброшенные кучей тряпки шевелились из-за кишевших в них вшей. Собравшиеся родственники читали ему нотации до тех пор, пока он не согласился взяться за ум. Молодому человеку, уже порядком за двадцать, было поздновато изучать какое-нибудь хорошее ремесло. Поэтому семья решила, что Мойшеле должен заняться обивкой и перетяжкой мягкой мебели. Выучиться перетягивать диваны и кресла — это не штука. К тому же для этого не требуется иметь множество инструментов и собственную мастерскую. Можно выполнять работу на дому у заказчика. Братья заплатили мастеру, и Мойшеле действительно вскоре изучил эту специальность. Он остался работать у того же мастера, у которого учился, но теперь вместо того, чтобы платить, сам стал зарабатывать.