Выжить с волками - Миша Дефонсека Страница 18

От Урты у меня остались воспоминания о волшебных водопадах, где я утоляла жажду, затем я добралась до Малмеди; не помню, что я там делала, но вместо того, чтобы идти на восток, я оказалась в Монтжуа. Должно быть, я пересекла Мозель в окрестностях Кобленца, и уже после него очутилась перед широкой водяной змеей Рейна. Я никогда не видела ничего подобного.

Даже издалека он казался черным и очень внушительным. Я знала, что находилась в Германии. Затаившись в лесу, я слышала, как люди говорят на языке, который использовал папа, когда не хотел, чтобы я поняла их разговор с мамой. Где и когда я вошла во враждебную страну? Для меня это осталось тайной. Очевидно, прошло много дней. Границы существовали на карте, а не у меня под ногами, а дороги, которыми я шла, не вели прямо к официальным заставам. У животных нет границ.

Начиная с этого места, у меня появилось странное ощущение, что папа рядом. И в то же время — чувство новой опасности. Фрицы. Я была на месте, я дошла до «Востока», мифической точки, которую в своем воображении я связывала с родителями. И я не знала, что делать дальше, кроме как идти вперед. Таким образом, «мы» нашли мост и стали дожидаться ночи.

Я осторожно шла вдоль широкой реки, внимательно смотря по сторонам. Я не ожидала, что увижу столько воды. Тонкая синяя ниточка на карте не могла передать эту картину. Дедушка рассказывал мне о Рейне, но как-то очень просто, он водил по карте пальцем, как делал со всеми остальными реками, и объяснял: «Часть в Голландии, часть во Франции, остальное у фрицев, а теперь они хотят забрать его целиком…»

В дедушкином описании не было ни слова об этой водяной громадине. Первый мост, который я заметила, показался мне слишком оживленным, должно быть, за туманом таился город. Немецкий город, где мне, конечно, не стоило появляться. Я теперь была не в Шаарбек на северной окраине Брюсселя, и Рейн — не спокойный канал, ведущий к Шарлеруа.

Я уселась на землю, совершенно потерянная перед лицом черного гиганта из нового мира. Верила ли я в то, что мне будет достаточно прийти сюда и спросить, где мои родители? Что теперь делать? Искать еще один мост и переходить на другой берег.

Мне пришлось идти довольно долго, чтобы обнаружить второй мост, который оказался более узким и, похоже, пустынным. Но из осторожности я провела ночь в густом кустарнике, съежившись от страха. Я мерзла, но меня мучила не только сырость тумана. Там был еще холод врага. Повсюду мне чудилась серо-зеленая форма. Дедушкины фрицы. Папины прищепки, из которых он формировал вражескую армию и выставлял против моей, чтобы обучить меня «военной стратегии». В этом сложном для моего возраста слове заключался простой смысл: выиграть, не позволив противнику окружить себя. У каждого из нас было по четыре полка и батальоны по три-четыре прищепки… Я помню последние сражения, в которых требовалось прорвать оборону противника или отсиживаться за своими укреплениями, тайком забрасывая в тыл врага небольшие отряды. Я выиграла всего один раз, когда собрала все свои войска и направила их на папины, использовав все батальоны. Папа долго смеялся:

— Это плохая тактика… Ты играешь против законов войны.

— Значит, их нужно изменить!

Теперь я не могла играть против законов войны. Папа с мамой бежали из Германии, были вынуждены отправить меня в убежище, потому что мы были евреями. Дедушка сказал мне больше не приходить на ферму, потому что «фрицы что-то подозревают». Однажды я закричала «грязный фриц» в трамвае, и Марта отругала меня, потому что я всех подвергла опасности… Папа заверял нас, что никогда не будет носить звезду Давида, даже если это будет обязательно, он даже сказал грубое слово, чтобы объяснить это, а мама сделала ему знак: «Тихо! Не при ребенке!»

А потом их обоих схватили. Потому что они ее не носили? У меня ее тоже не было. Зачем вообще нужна эта звезда, которую следует носить или не носить? Тогда я не понимала значение этого символа, который видела только на мамином подсвечнике. Дедушка ничего мне про нее не говорил, то есть ему звезда не угрожала. Следовательно, фрицы предназначали ее для меня.

Все перемешалось в моей детской голове. Я ничего не знала о войне, я совсем растерялась! Если бы взрослые ясно объяснили мне, что происходит, вместо того, чтобы, как Вираго, отвечать: «Об этом нельзя говорить»! Если бы дама в черном рассказала, как и почему она пришла за мной! Если бы дедушка или Марта объяснили мне, какое несчастье случилось, вместо того чтобы приучать меня к временному счастью… и показывать, где восток… Я уверена, что все равно убежала бы, но не так далеко. Если бы…

В отчаянии, глядя на широкую реку, я думала по-другому. Из того беспорядка, что творился в моей голове, я уяснила лишь одно правило: маленькая еврейская девочка никогда не должна приближаться к немцам. Но вот я здесь, среди них, я окружена. Где есть страна без немцев? Где находится город захваченных евреев, в котором живут мои родители? Дедушка недостаточно рассказал мне о Германии, чтобы я могла определить, куда направиться: на карте эта страна была большой, со множеством городов. Даже если я проскользну в один из них и даже если немцы не узнают, что я еврейка, я все равно ни с кем не смогу заговорить! Я знаю по-немецки всего три или четыре слова… из которых главное — Kartoffel, «картошка». Если я пойду напролом, то меня схватят. Это было еще одним правилом, которое следовало запомнить: оставаться невидимой и немой, тайком обходя противника.

Все смешалось: обрывки знаний, дедушкины и папины слова. Я не могла сразу придумать план, как делала раньше (дойти до того дерева вдалеке, до того холма и продолжить на следующий день). А главное, действительность щелкнула меня по носу: быть незаметной и немой среди немцев значило никогда не найти родителей. Мне не нравилась такая действительность. Значит, я все равно должна была двигаться вперед, потому что у меня не было выбора. Проблеск солнца будет вести меня к маме и папе. Но я должна пройти через город, чьи очертания угадывались за мостом.

Мое нутро сжалось от страха, я, как мышка, перебежала на другой берег по мосту, рядом со мной не было ничего, кроме железнодорожной линии. Я надеялась, что укроюсь под деревьями на той стороне реки, и вздохнула свободно только среди них.

Но этот лес нельзя было сравнить с Арденнами, это была скорее рощица недалеко от человеческого жилья. Не зная, куда идти, я просто двигалась вдоль железной дороги. Это было самое пустынное место, окруженное кустами, где я могла спрятаться в случае опасности.

Очень скоро мне стало голодно, но я боялась приближаться к домам и опять начала бродить по полям в поисках картошки. Еще я сдирала кору с гниющих деревьев, чтобы добыть червей, и даже не чувствовала отвращения — так мне хотелось есть. Я инстинктивно искала мясо, не зная, что черви — эхо белок. И я разговаривала с червяками: «Мне очень жаль, но мне нужно жить. Ты помогаешь мне выжить, большое спасибо».

Со временем я стала подмечать скопления воронов. Первый раз обнаружив скелет животного, я разогнала птиц. Если они стаей кружатся в воздухе, значит, неподалеку лежит мертвое животное, и я могу его съесть — неважно, что это было. Ножом я соскабливала куски мяса. Таким образом, мне удавалось не только поесть, но и (начиная с мертвого зайца) обеспечивать себя кусками шкуры, чтобы заворачивать в них обмороженные ноги. Я видела, как Марта сдирает кожу с кролика, она повесила его на гвоздь в сарае, выпустила кровь, надрезала шкуру на шее и сняла ее практически целиком. В моем случае все было гораздо хуже: животное уже стало разлагаться, я с трудом соскабливала мертвую, уже начавшую разлагаться плоть. Запах смерти был тошнотворным. После усердной работы я добыла то, чем можно было выложить изнутри сапоги, и запихнула мех под ступни. Таким образом, я сохраняла еще немножко тепла и благодарила зайца, почти молилась: