Филип Дик. Я жив, это вы умерли - Эмманюэль Каррер Страница 18

Определенным образом «Ицзин» напоминала этот компьютер, а ее набор из шестидесяти четырех гексаграмм — программу, позволяющую познать и объять мир. Со своим обычным педантизмом Дик объяснял Анне, как в этом сочетании сплошных и прерывистых черточек Лейбниц узнал прообраз собственной двоичной системы исчисления, в которой каждое число выражается исключительно при помощи двух цифр 0 и 1. «Книга перемен» буквально завораживала Дика. Для изобретателя крайних вопросов, постоянно ищущего, кому бы их задать, это был настоящий подарок богов.

«Ицзин» посоветовала ему снять хибару шерифа, чтобы написать там книгу, которая действительно чего-то стоит, или сдохнуть. (Эта драматическая альтернатива, без сомнения, ибо в «Ицзин» никоим образом не могла содержаться подобная формулировка; в случае неудачи, она бы просто объяснила, что время еще не пришло, что вы неосторожно поторопились.) Перевезя в новый дом свой скарб, Дик положил на стол рядом с пишущей машинкой два черных тома американского издания «Книги перемен» и три китайские продырявленные монеты, с помощью которых он строил гексаграммы. Затем он сел и начал ждать. Перед тем как задавать вопросы Оракулу, рекомендовалось прогнать все посторонние мысли, но Филип был не в состоянии это сделать. Образы, идеи, часто обдумываемые по нескольку раз, плавали на поверхности его сознания. Он предугадывал, что некоторые из этих обломков найдут свое место в книге, но не следовало торопить события: пусть пока плывут по течению.

В центре страницы было изображено украшение. Брошь или, может быть, кулон: что-то компактное, что умещалось в ладони. Это было не слишком дорогое украшение, но когда вы останавливались, чтобы посмотреть на него, чтобы взвесить его в руке, вы чувствовали, как в вас происходят положительные изменения. Волнение успокаивалось. Больше не было никаких противоречий, а если какие и оставались, то они уже больше не воспринимались трагически. Спокойствие, ясность. Это украшение должно было быть в книге. Его будущий роман должен походить на это украшение.

Но как этого добиться, если речь в романе пойдет о нацизме, к которому вот уже в течение нескольких месяцев устремлялись все мысли Дика? Он прочел массу книг, совсем недавно — книгу Ханны Арендт о процессе над Эйхманом в Иерусалиме. Фил Дик всегда знал, что, когда он однажды напишет что-то серьезное, это будет произведение, связанное с нацизмом. Никто из живущих на Земле во второй половине XX века не может забыть о злодеяниях фашизма, как он сам вынужден жить с мыслью о смерти своей сестры Джейн. Невозможно об этом не думать, неважно, что это уже далеко от нас, это обязательно должно присутствовать в его книге.

Нет, наверное, понятий более полярных, чем дао и нацизм. Однако японцы, которые боготворят дао, были союзниками нацистов. Если бы они одержали победу… Дик позволил себе какое-то время поиграть с этой мыслью. Такого рода книги по альтернативной истории уже писали, он читал одну из них, в ней Юг выиграл гражданскую войну в США. Дик спрашивал себя, каким был бы мир пятнадцать лет спустя после победы стран «Оси». Кто стоял бы во главе Рейха? Все еще Гитлер или один из его наместников? Изменилось бы что-нибудь, если бы место фюрера заняли Борман, Гиммлер, Геринг или, скажем, фон Ширах? Изменило ли бы это что-нибудь для него, жителя Пойнт Рэйс в округе Марин? И что именно?

У Дика было странное впечатление, как будто он представлял себе не гипотетическое будущее, а другое прошлое. Чем больше он об этом размышлял, тем явственнее становились это прошлое и явившееся его результатом настоящее; они могли бы существовать, и в определенном смысле они существовали, при помощи мозга писателя. Но они могли при этом существовать в тысяче различных форм; выбор был огромен. Каждое мгновение миллионы событий случаются или нет; каждое мгновение переменные величины превращаются в заданные, гипотезы становятся реальностью, и именно таким образом каждое мгновение мир предстает в измененном виде. И что бы литератор ни написал, на своем скромном уровне он неизбежно выполняет подобную работу. Поскольку случиться может все, писатель сам должен принять решение о том, что данное событие произойдет скорее, нежели другое.

Филип Дик почувствовал, что настал момент обратиться за советом к «Ицзин», и ему выпала гексаграмма 60: Цзе, ограничение.

«Озеро, полное воды: изображение ограничения. Так же и благородный человек порождает число и меру и ищет то, что является добродетелью и правильным поведением».

Комментарий: «Озеро является ограниченным пространством; вода неисчерпаема. Озеро может вместить в себя только определенное количество бесконечной воды. Таково его свойство. Так же и человек обретает свое значение, только лишь установив пределы».

«Удивительно, — подумал Дик, — как Оракул всегда точен. Критики древнего трактата подчеркивают, что „Книга перемен“ дает исключительно благоразумные советы, достаточно общие, чтобы подойти в любой ситуации: терпение, умеренность, постоянство — и, в определенной степени, это правда. Да, обычно я и без Оракула, прекрасно понимаю, что роман требует определенных рамок, но поскольку он мне это сказал именно сейчас и поскольку я точно обозначил для себя проблему, я внезапно лучше понял необходимость этих рамок. И теперь вижу, что первым делом следует прочертить границы».

Итак, решил Дик, после сокрушительной победы в 1947 году стран «Оси», их руководители поделили мир. Европа, Африка и восток Америки вплоть до Скалистых гор отошли Рейху. Канцлер Борман, активно продолжая там политику своего предшественника, превратил ощутимый процент населения этих территорий в куски мыла, а Африканский континент в… неизвестно во что, и лучше об этом не думать. На Азию, Тихоокеанское побережье и запад Америки Япония надела более человечное ярмо. Никаких концентрационных лагерей, меньше полицейского террора. Американцы в совершенстве усвоили социальный кодекс завоевателей; как и японцы, они ничего теперь так не боялись, как нарушить этикет и потерять лицо. Они не принимали ни одного решения, предварительно не посоветовавшись с «Ицзин». Теперь калифорнийцы ежеминутно бросают монеты и, зачарованные, наблюдают за образованием гексаграмм, которые, хотя и создаются произвольно, уходят своими корнями в основу мироздания. Чередование сплошных и прерывистых черточек дает каждому ключ, помогающий понять истинное положение дел, ключ уникальный и вместе с тем универсальный, ведь предназначенное конкретному человеку место находится в соотношении с местом каждого живущего или жившего на планете в гармонии со всем миром.

Прежде чем художественно изобразить эту взаимозависимость, Филип Дик решил увеличить число главных действующих лиц, а также разнообразить точки зрения. Вначале это были просто имена: Фрэнк и Джулиана Фринк, Нобусуке Тагоми, Роберт Чилдэн, супруги Сакура… Но стоило спросить про них у «Ицзин», и призраки ожили. При том что эти персонажи вовсе не обязательно были знакомы друг с другом, между ними возникали связи. Например, господин Тагоми, высокопоставленный японский чиновник в Калифорнии, искал ценный подарок для гостя из Рейха. С этой целью он обратился к Роберту Чилдэну, коренному американцу, владельцу антикварного магазинчика: довоенные комиксы, изображения Микки Мауса, пластинки Глена Миллера, кольт времен Гражданской войны, — все те безделушки, от которых была без ума элита победителей и подлинность которых Чилдэн гарантировал. И напрасно: по большей части это были подделки, поставляемые подпольной мастерской, где работал Фрэнк Фринк. Уволенный в результате скандала, он решил попытать счастья в ювелирном магазине. Он был женат на некой Джулиане, которая в самом начале рассказа подавала посетителям гамбургеры в кафетерии в Колорадо. Дик еще не знал точно, что с ней дальше делать, но не волновался об этом. Джулиана нашла средство проложить себе дорогу с периферии в самое сердце книги, и Дик был уверен, что она станет идеальной героиней, а в ожидании этого ему достаточно было просто заставить ее шевелиться, ходить по улицам, принимать душ. «Ожидание на лугу, утверждала гексаграмма 5: вам выгодно, чтобы это состояние продлилось подольше. Никакого осуждения». Без лишнего жеманства писатель признавался самому себе, что он придумал Джулиану для того, чтобы в нее влюбиться.