Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин Страница 18

К концу смены солдат пришел. Он послушал гул моторов, попросил отвертку. Клава подбежала к моему станку – знала, что у меня в инструментальном шкафу все есть. Солдат снял щиток, полез к проводам.

– Что за дьявольщина? – сказал он и недоуменно посмотрел на Клаву. – Опять та же клемма!

Клава стояла рядом, уставившись в пол. Солдата вдруг словно озарило, и он довольно улыбнулся:

– Все ясно!

– Что ясно? – Клава покраснела, украдкой глянув, не идет ли кто.

– Все!

– Что – все? – с сердцем спросил неожиданно появившийся мастер.

– Сейчас налажу.

– А в чем дело?

– Он сам, – нетерпеливо сказала Клава. – Без вашей помощи.

– Ладно, ладно! – проворчал тот, подозрительно покосившись на нее. – Ты бы…

– Станочек – золото! – весело перебил его солдат. – Никакой рекламации, товарищ мастер, не надо оформлять. Будет работать как часики. Нет ли у вас закурить?

Осень припозднилась. Либо с задержкой отошла от северных морей, либо остановилась где-то в раззолоченной, прогретой солнцем тайге. Поселковые уже застоговали на стайках сено, сложили у крылечек свежие поленницы, а дожди не подходили. Лес вокруг нашего Перелома отцвел и осеменился, однако стоял еще зеленый, густой, шумел успокоительно, сонно. Солнце дожигало сизое осеннее небо, к полудню даже разогревало землю и воздух.

Приходя по утрам в депо, Клава глубоко вдыхала его неистребимые запахи. Она даже научилась угадывать, что произойдет в цехе через пять минут: протопочет ли мимо распаренный мастер, шепча нехорошие слова, пробежит ли долговязый, смешной, вконец исхудавший за лето инженер или у карусельных станков подымется гам. А Клаву вроде бы никто не замечал, и в ней неприметно нарождалось какое-то смутное недовольство. Ладно ли, что мы ее оставили в так называемом покое? А может, мы просто привыкли к ней, как привыкли ко всему, что нас окружало. Ладно ли, говорю, если это так?

А к деповским переменам, надо сказать, наши быстро пригляделись, и пошло все по-старому: собрания, шефские заказы, воскресники. И мы, извечные грязехлебы, уже словно бы перестали замечать чистоту и свет, хлынувший в депо. Новый цех облицевали, будто ванную, белой плиткой, а мы не удивились, ровно так и надо, хотя совсем недавно мазут хлюпал под ногами и ел рабочие сапоги. Паровозники в своих жирно-глянцевых пухлых ватниках всегда напоминали мне водолазов, только что вылезших из нефти, а теперь машинисты приходили на работу в хорошо отглаженных белых рубашках и прямо после поездки им можно было спокойно идти на свидание. Поселок уже не затягивало горьким паровозным дымом. Да, очистилась, посветлела великая река, текущая вдоль Сибири, а с нами-то самими сделалось что или нет?

Первое время к нам ездили из области и даже из самой Москвы корреспонденты, потом перестали. И никто не потужил – уж больно они были прилипчивы и будто по одной модели сшиты. Загоняли монтажников на провода и заставляли смеяться. Мы потом долго смотрели газеты, но в них улыбались люди из других мест, а наших не было.

Один раз корреспондент заглянул к нам в механический. Был обед, когда он пришел. Я сидел в цеховой конторке и видел, с каким удивлением поглядывал наш безобидный толстый мастер на быструю самописку. Он был до невозможности серьезен, обирал со лба росу и трудно, натужно говорил:

– Шавлюгин-то? На карусельном-то? Ничего! Работает ничего. А на револьверном Параша Ластушкина, Прасковья Тихоновна то есть. Работает! А на другом станке Ефрем Размазов. Этот станочник? На ять! Сменщиком-то у него Еремей Ластушкин, работает ничего! А дальше, на строгальном, его сродный брат Захар Ластушкин, недавно работает, но тоже ничего…

Подошли, помню, из столовки все Ластушкины и остальные наши ребята, молча послушали, а когда ушел корреспондент, долго смеялись. До сверловки тогда очередь не дошла, но о Клаве Ивановой мастер сказал бы, наверно, так же, как и о других: «На новом-то? Радиально-сверлильном? Клашка Иванова. Ничего-о-о! А что? Работает». И это было бы тоже враньем, потому что неполнота суждения – такая же ложь.

И тут – ради полной правды – я хочу еще сказать про электровозы. Машины это добрые, ну такие, какие надо, и заработки они нам не усекли, чего некоторые опасались. Но в одной только мелочи не подошли нам они – приемники стали жутко трещать. Ведь до Перелома центральные газеты доходят на третий день, и новости мы узнаем по радио. А я, например, без приемника вообще не знаю, как жить. Раньше все время слушал музыку, а сейчас психуешь больше, чем слушаешь. Но приемники – ладно. Мы боимся, главное, что когда со спутников начнут на телевизоры передавать, то не будет ничего видно. А мы ждем не дождемся этого дела. Народ-то у нас больше денежный, и есть чудаки, что уже себе телевизоров понавозили – мол, спутники пустят, тогда вряд ли достанешь. Ух и чудаки! Досадно будет, конечно, если разряды от линии нам всю музыку испортят, только, я считаю, придумают какой-нибудь способ, неправда.

А нашим старикам новые машины еще кой в чем поднапортили. Понимаете, какая штука – пчелы! Кому могло прийти в голову, что пчелы с электровозами у нас не уживутся? Деповские-то, пенсионеры особенно, любят, знаете, пчелок. И не так, может, из-за меда, а вот нравится им это – повозиться с ними, поговорить про них. Правда, в хорошее лето и взяток бывает добрый, есть с чем чаи погонять. Но вот незадача – летают-то поселковые пчелы, оказывается, через линию, к Золотому Китату. Старые гари за ним заросли кипреем, а кипрейный мед – сами знаете – это мед! Электровозы же с их бешеными скоростями, оказывается, секут пчел, сбивают их на лету. У многих уже пчелиные семьи побиты изрядно. Первое огорченье, конечно, нашим старикам, но ведь и мы когда-нибудь стариками будем? Жалко, понятное дело, пчел, но тут уж, как говорится, ничего не попишешь. Хоть Глухарь как-то собирал к себе дедов и они вроде бы решили на другое лето совместно вывозить ульи к гарям. Депо выделит, конечно, транспорт – что и говорить об этом…

А в общем, все это мелочи, пустяки по сравнению с тем добром, что дали новые машины. Они же людьми нас сделали перед людьми. А еще говорят, сидели в московских креслах этакие замшелые пни, что были против электровозов. Их бы к нам в канаву, под ФД! Там, вспоминаю, темно и сыро, сверху за шиворот мазут капает, и грязно-желтая вода из люков течет. А тут надо срочно буксовые распорки сымать, чтобы поднять котел и скат выкатить. Мой слесарь Пашка Козлов, бывало, только зубами скрипит: не идут, прикипели гайки и контргайки. Мы, помню, их срубать начинаем. Болты здоровые, и длинное тяжелое зубило надо держать над головой. Руки затекают, а Пашка – вот у кого тоже ручищи были! – выгадает в этой темноте-тесноте место и, весь ломаясь, бьет с маху. Чуть стронь боек зубила, и кувалда-пудовичок тебе по голове, только мозги брызнут. Вот я и говорю, что этих, кто стоял за паровозы, к нам бы тогда, в канаву, – небось с ходу бы перестроились!

Главное, электровозы помогли нам лучше делать наше большое дело. Конечно, работа у нас не такая громкая, как другие, но вы, может быть, не знаете одной интересной подробности про нашу работу, так я вам скажу – пока грузы на колесах, они еще числятся в производстве, как бы недоделаны. Это понимать надо.