Орхидея съела их всех - Скарлетт Томас Страница 18

Но ближе к делу. С какой стати Олли рассказывает все это Брионии? Ее это пугает. Ее пугает он сам – его холодноватые глаза и нити серебра, мерцающие в волосах и щетине. И он, и Клем седеют, но обоим удается это делать с шиком. Даже перебравшись в Кентербери, они продолжают ездить к своему старому мастеру в Шордитч, и тот делает им рваные асимметричные стрижки, которые странным образом подчеркивают в их внешности не возраст, но мудрость и опыт. Бриония уверена, что Клем до сих пор каждый раз записывает Олли к парикмахеру. А может, еще и оплачивает его стрижки.

– Мне пора, – говорит она, глядя на часы.

– Я зайду выпить. Ты не хочешь?

– Не могу. Я бы с удовольствием, но ты же знаешь, дети…

– Пускай Джеймс разок уложит их спать вместо тебя.

Бриония хмурит брови. По правде говоря, Джеймс уже наверняка их уложил. Вообще, он укладывает их почти каждый вечер, потому что Брионии все время нужно что-нибудь дочитать или написать отчет об оценке дома – или потому что она слишком много выпила.

– Он один не справится, – говорит она.

– Да? – Олли пожимает плечами. – Ну что ж, я все равно пойду и выпью.

– Где же тут в студенческом городке наливают в такой поздний час?

В баре темно, неуютно и безлюдно. Вся мебель – дешевая, липкая и с острыми углами: забреди сюда маленький ребенок, он через минуту напоролся бы на край стола и умер. На экране, который занимает почти всю стену, показывают футбол: Германия – Австралия. Германия, понятное дело, выигрывает, но Брионии с ее места этого не видно. Она не распознала бы немецкую команду, даже если бы футболисты вошли сейчас прямо в этот бар. Она смотрела все игры Англии в прошлогоднем чемпионате мира (да, в том числе и тот самый матч с Германией, когда мяч пересек линию ворот, но гол не был засчитан) и делала вид, что ей нравится, и даже усвоила правило офсайда, после того как Холли растолковала ей суть. Правда, теперь она, конечно, уже все забыла, но послушайте: футбол?! Иногда Бриония говорит Джеймсу, что ее пристрастие к моде сродни его пристрастию к футболу, и она вынуждена признать, что в этом есть нечто гендерное, а значит, совершенно необъяснимое. И в футболе, и в моде работают стройные схемы, для постижения которых необходимо определенное сочетание хромосом, но Джеймс все время подчеркивает, что на моду требуется гораздо больше времени и денег, а для увлечения футболом не нужно ничего, кроме подключения к каналу “Скай-спорт” или хорошего паба неподалеку.

Олли, не глядя на Брионию, протягивает ей большой бокал белого вина, а потом берет свою пинту индийского светлого, не глядя на стакан. Он смотрит на экран телевизора с тем же отсутствующим выражением, с каким на занятиях читает что-то у себя в телефоне. Бриония идет за ним к столику и краем глаза замечает на экране счет: один – ноль.

– Приятно видеть, что Австралия проигрывает, – говорит Олли.

Бриония бормочет в ответ что-то невразумительное – то ли “Хорошо”, то ли “Интересно”, а может даже, если внимательно прислушаться к интонации, “Мне вообще-то плевать”.

– Жаль, что немцы не играют в крикет, – говорит Олли.

– Ну тогда бы они, наверное, и тут обыграли Англию, – предполагает Бриония.

– Ты любишь спорт?

Бриония не знает, какое слово в этом вопросе главное: “ты”, “любишь” или “спорт”.

– Не особенно. Пожалуй, мне нравится теннис, но это только из-за Холли.

Она делает глоток вина. Оно приторное и слишком теплое. Дома в холодильнике стоит едва початая бутылка шабли 2001 года. Стоила фунтов тридцать, но это ведь сносная цена за бутылку вина, которое можно выпить дома, – в ресторане за эти же деньги нальют помои. Шабли дома прохладное и терпкое, разве что слегка отдает стогом сена поутру, не смейтесь, и, честно говоря, лошадиным навозом. Брионии нравятся вина с привкусом хлева или конюшни. Она весь день предвкушала это свое шабли. А теперь у нее в бокале 250 мл дерьмового пино-гри или вроде того, и нужно их одолеть, и голова чуть-чуть кружится от голода, она не ела с половины шестого. Какого черта она вообще заказала большой бокал белого, ведь оно теперь будет становиться все теплее и теплее! А ей еще вести машину. И не ляпнуть чего-нибудь глупого в их беседе.

– То есть ты мне больше не учитель, правильно? – спрашивает она Олли.

– Правильно, – говорит он. – И теперь мы можем переспать.

Что? Так-так. Бриония покраснела как помидор. Наверняка покраснела. Олли продолжает следить за матчем. Она тоже смотрит на экран. Кто-то в белой майке бьет по мячу и отправляет его вратарю. Изображение немного размыто. Бриония не понимает, какого черта футболисты бросают мяч собственному голкиперу, когда им нужно бить в противоположную сторону. Но… Вот кто-то свистит в свисток. Беготня прекращается. Конец первого тайма.

Олли смотрит на нее.

– Эм-м… Я пошутил. Извини.

– Да нет, все нормально. Я…

– Ну а что у тебя с диссертацией? Ты ведь будешь писать под моим руководством, да? Спать со своим научным руководителем тоже нельзя. Ты уже подала заявку?

– Что?

– Я шучу, шучу.

– Знаю.

– И?

– Да. Я подала заявку онлайн, на выходных.

– А на стипендию?

Бриония хмурится:

– Да.

Олли делает глоток пива.

– Хорошо. Слушай, не хочу тебя обидеть, но, если подумать, она тебе точно нужна, эта стипендия?

– Что?

– Ну, ты уверена, что тебе она нужна больше, чем, например, Гранту? Его отец лишился ноги в несчастном случае на заводе, и завод отказывается выплачивать компенсацию. Или Хелен? Она выросла в рабочем районе в Херн Бэе, и директор школы однажды вынужден был купить ей пальто, потому что родители тратили все пособие по безработице на героин. Нет, ты не подумай, что я отговариваю или давлю на тебя, но… Ха-ха. А вообще, честно говоря, я тебя отговариваю… Ведь вы же нормально упакованные ребята – ты и Джеймс, верно?

Олли подает все это как очередную шутку. Даже напускает на себя немного иронической серьезности, когда говорит о Гранте и Хелен, чтобы Бриония понимала, что их истории – это всего лишь истории, а реальность – она на порядок сложнее и значительнее, чем всякая жалостливая ерунда. Вот только она прекрасно видит, что Олли все это всерьез…

– Ну вообще-то…

– И к тому же – не хочется сейчас об этом говорить, но уж что случилось, то случилось, никуда не денешься, – предстоит раздел наследства бабушки Олеандры. Во сколько оценивают ее дом? В миллион? Или в два? Плюс ее бизнес.

– Я думаю, она все завещала Августусу, – говорит Бриония.

Она уже вела этот разговор с Джеймсом. Да что с этими мужиками творится? Они что, не в состоянии просто поскорбеть несколько дней, а уж потом рассуждать о разделе имущества? Впрочем, если взглянуть правде в глаза, бóльшую часть того, что Бриония получила в наследство от родителей, она потратила на одежду, вино, туфли и вещи для детей, и денег у них с Джеймсом теперь не так уж и много. Кое-что, конечно, есть. Однако Бриония вряд ли спустит девятьсот пятьдесят фунтов за десять минут, проведенных в “Фенвике”, на тени для век и увлажняющий крем, как в тот жаркий странный день прошлым летом. Они не могут себе позволить жить, как Августус и Сесилия или как Беатрикс, – у этих водится недвижимость, ценные бумаги и Бог знает что еще. У Брионии и Джеймса достаточно денег, чтобы поехать на Рождество на Мальдивы (как того хочет Бриония), но маловато, чтобы купить лес в Литлборне (как хочет Джеймс). Если Брионии перепадет часть наследства Олеандры, она обещала купить Джеймсу этот его лес, потому что да, конечно, что может быть прекраснее в этом гребаном мире, чем проводить каждое лето в темном сыром лесу, собирая там ядовитые мухоморы, постоянно промокая до нитки и ПОДЫХАЯ. Даже если она не умрет, на бедрах у нее от постоянной сырости появятся опрелости – многим это кажется смешным, но на самом деле это совсем не смешно. Хотя кто знает, может, Джеймс наберет в лесу материал на книгу. А еще к тому моменту, когда им понадобится отправляться в лес, Бриония похудеет, и значит, опрелости не страшны. Она станет подобна лесной нимфе, будет одеваться в белоснежные паутинки, и…