Писатель и балерина - Олег Рой Страница 18

И Марк отважился:

– Полина, мне вас небеса послали! Не смейтесь, я сейчас объясню. Я ведь писатель. И сейчас пишу роман как раз о балете. Конечно, я в этом не совсем профан, но все мои знания, если можно так сказать, с другой стороны оркестровой ямы. Но этого же совершенно недостаточно! – Он говорил торопливо, словно опасаясь, что его остановят, прервут, что невероятное сегодняшнее везение упорхнет, как не бывало. – Мне так не хватает… ну… взгляда изнутри балетной труппы, что ли? Вот даже то, что вы сейчас про общежитие сказали. Мне про репетиционный зал, наверное, и в голову бы не пришло! – Марк лукавил, конечно, ему ли, даже если он плохо помнил мамины времена, но все-таки выросшему практически на руках балетного педагога, ему ли не догадаться о необходимости места для ежедневных упражнений. Но вот про взгляд изнутри труппы он не преувеличивал ни на грамм. Ну и лицо, конечно. Да, его Алина-Ангелина должна выглядеть именно так. И если есть хоть малейшая возможность видеть свою героиню въяве, со всеми улыбками и гримасками, со всеми жестами и поворотами, ни в коем случае нельзя такую возможность упустить. – Может быть, вы не откажетесь уделить мне некоторое количество своего времени? Хотя бы сейчас. Ну и, может быть, как-нибудь еще потом. Не отказывайтесь! Пожалуйста! Это очень, очень важно! Правда… какие-то мои вопросы могут показаться… ну… слишком личными. Или даже неприличными. Это не потому, что у меня нездоровые фантазии, честное слово! – Он постарался вложить в улыбку всю доступную ему умильность. – Не сердитесь, ладно? Ну как, вы не откажетесь со мной поговорить более-менее откровенно?

– Ну… я не знаю… – Полина чуть сдвинула брови, провела пальцем по краю стола: в одну сторону, потом в другую. – Я, конечно, с радостью помогу, если это нужно. Но… мне совсем не хотелось бы сплетничать, понимаете?

За окном, за темным незамерзшим овалом, окаймленным нежно-лохматыми веточками морозных узоров, застыла какая-то тень, как будто кто-то снаружи наблюдал за тем, что происходит внутри. Пристально, недобро. Марк даже поежился. Тьфу, пропасть! Что это я сегодня, точно нервная барышня, вздрагиваю? О том ли мне сейчас беспокоиться нужно? Мне бы девушку не спугнуть.

– Ну почему же сплетничать? – проникновенно, почти просительно проговорил он. – Мне ведь не нужно знать, кто конкретно что говорит и делает. Меня интересует… атмосфера, если можно так сказать. Настроение. Даже вот это самое стекло в пуантах. Вы-то наверняка ведь догадываетесь, кто это сделал, правда?

Полина опустила глаза и с некоторой заминкой кивнула.

– Я так и думал. Но я же при этом не прошу назвать фамилию. Хотя… если это важно… я могу поговорить с Ген-Геном. Ну с Коршем.

– Нет-нет, что вы! – Она словно испугалась. – Не нужно. Я сама…

Это «я сама» показалось Марку тоже очень трогательным. И очень похожим на его Алину.

– Ну не нужно так не нужно, – примирительно улыбнулся он. – Это я к тому, что мало ли какая помощь может понадобиться. Ведь я-то вас именно помочь прошу. Ну и, конечно, это не имеет никакого отношения к сплетням. В конце концов, я ж не собираюсь спрашивать пофамильно, кто с кем, простите, спит или еще что-нибудь такое. Хотя, знаете, что было бы действительно интересно? – Марку подумалось, что сейчас – отличный случай вызвать девушку на откровенность, он ведь только что предупредил о «неприличных» вопросах, и она не слишком этого испугалась. Значит, надо ковать железо, пока горячо, вдруг в следующий раз она начнет смущаться. Да и будет ли еще этот следующий раз? Надо пользоваться случаем, пока он есть, потому что, кажется, эту девушку ему и впрямь «боги послали», не просто же так у нее даже имя почти такое же: в романе Алина, тут Полина. Если он сейчас ее упустит, никогда себе этого не простит. – Ни для кого не секрет, – он вздохнул, точно собственные слова его огорчали, – что вокруг балета… ну, скажем, в разговорах о балете упоминается немало грязи. Не возражайте, я не пытаюсь принизить искусство. Я сказал «вокруг». Вокруг любого публичного искусства всегда было и будет много… всякого. А в балете столько красивых девушек и юношей, одно это создает питательную почву для всевозможных злоупотреблений. Тем более там, где конкуренция высока. Наверняка ведь вам известны случаи, когда танцовщики ради карьеры пользуются в том числе и не самыми приличными способами. Кого-то вынуждают, кто-то и по собственной инициативе себе дорожку простынями выстилает, ну это, насколько мне известно. Во всяком случае многие годы было вообще традиционным, не знаю, как сейчас, хотя есть несколько известных фамилий… впрочем, это не важно. Мне интересно, насколько подобная практика… обыкновенна. Сексуальное сопровождение – это непременный атрибут балета? На это смотрят – ну я имею в виду ваших коллег – как на неизбежность? Вот вы сами что по этому поводу думаете?

– Пробиваться на сцену через чью-то постель – ну так бывает, конечно, но это… – Полина опустила глаза и покраснела.

Она очень хорошо умела краснеть. А что вы хотите? Нередко это единственный способ смягчить, а то и вовсе свести на нет неприятную ситуацию. Хорошо тем, кого в жизни балуют и защищают. А если заботиться о себе приходится исключительно самой – потому что кому ты вообще нужна? – тогда поневоле выучишься всяким… штукам. Балеринам, конечно, преподают основы актерского мастерства – все-таки сцена, не хухры-мухры, – но именно что «основы». Так, по верхам. А краснеть по заказу не так-то просто. Но Полина умела. Даже немного гордилась этим – в глубине души. Во-первых, потому что глупо подобное умение рекламировать, о таком никто знать не должен. Во-вторых, никто не должен знать, откуда оно взялось. Унизительно. Гадко. Именно ощущение полной беспомощности перед унижением и вызывало краску на ее щеках: не стыд – скорее гнев. Даже бешенство.

Полина была тогда совсем маленькая – лет пяти, кажется. В детский сад ходила. И мегера-воспитательница застала ее как-то раз в углу детсадовской площадки – с мальчиком. Полина до сих пор помнила, как он, смущаясь и опуская глаза, протянул ей помятую в кармане шортиков конфету. Мальчик был очень красивый: с разными глазами, правый карий, левый зеленый, и волосы у него выгорели странными пестрыми прядками – как перья! А еще у него была дырка на месте одного из передних зубов, и он в эту дырку свистел так, что на другом конце улицы можно было услышать! Необыкновенный мальчик! И Полина, тоже смущаясь, конфету взяла. Но тут налетела эта… Почти волоком потащила Полину на детсадовскую террасу, собрала всех вокруг нее и чуть не час читала мораль. Да что там – мораль! Мерзкий, отвратительный монолог, посвященный тому, кем и чем станет Полина в будущем, поскольку «приличные девочки на мальчиков не вешаются». Разве она вешалась? «Позорище» и «бесстыжая» были самыми безобидными словами из вылитого на нее ушата грязи. Полина стояла перед рассаженной по кругу группой и слушала. Ей было невыносимо стыдно и мерзко. Вообще невыносимо. Впервые она тогда почувствовала вкус настоящей ненависти. Если бы только она была не такая маленькая – она бы убила эту отвратительную злющую тетку! Да и мальчику бы не поздоровилось – ему-то воспиталка почему-то только и сказала: «Доступные девочки – не самая подходящая компания. Запомни это!» И все.