Последний бебрик - Ирина Сергиевская Страница 18

Коридорная тропа показалась Маю опаснее, чем раньше: сапог-вешек как будто прибавилось. Но, несмотря на это, Май счастливо преодолел половину пути под водительством резвой Кокошиной. Оставалась последняя преграда — большой рогатый предмет, природу которого Май в пыльной полутьме определить не мог. Вдруг дверь в большую комнату резко открылась, свет щедро потек из нее, и Май обнаружил, что рогатый предмет — всего лишь перевернутый сломанный стул, водруженный на старую этажерку.

— Май, ты, что ли?

На пороге комнаты стоял Толик-Надин Суффло, встрепанный, голый по пояс из-за духоты; в бороде его, похожей на черный детский валенок, застряла большая канцелярская скрепка.

— Ох ты, Господи, — тоскливо вздохнул Май вместо приветствия.

— Мамань, ты что же молчишь, что у нас Май в гостях? — обиженно проверещал Толик и крикнул, не оборачиваясь: — Лидусик, Май пришел!

— Этот Май-чародей, этот Май-баловник! — промямлили из комнаты.

Там, в глубине, за компьютером сидела спиной к двери женщина в зеленом купальнике. Это была Лидочка, тоже Надин Суффло. На секунду она повернулась. Чрезмерно раздутые ноздри были самой яркой деталью лица Лидочки. Из-за них его не покидало выражение какой-то подозрительной крокодильей задумчивости.

— Лидочка, вы простудитесь, — мерзким голосом сказала Кокошина, беря Мая под руку.

Толик схватил его за другую руку:

— Май, оцени начало главы: «Орел не спал всю ночь…»

Лидочка капризно перебила:

— Анатоль, этого сейчас никто не купит, потому что это — настоящая ли-те-ра-ту-ра! Скажи, Май, ведь это — литература!

— В общем… да. Литература это. Она, — выдавил загнанный в угол Май.

Кокошина вмешалась сладко-ненавидящим голосом:

— Думаю, Семен, Лидочка, в сущности, абсолютно права. Она подразумевала следующее: не продается вдохновенье, но можно рукопись продать.

Май вмиг взъярился и, вырвавшись из рук мучителей, воскликнул:

— Тот, кто это написал, имел в виду хорошую рукопись! Хорошую! Прошу это заметить!

Капнула тяжелая холодная пауза.

— Ты вроде бы трезвый, — изумленно нарушил ее Толик.

— Да, я трезвый, — зло подтвердил Май.

— Семен успешно лечится, — угодливо встряла Кокошина.

— А раз так, то почему бы ему не зарабатывать, как все это делают? — мстительно сказал Толик. — У тебя же такая техника, Май! Тебе ничего не стоит пару-тройку забойных детективчиков состряпать. Ты мог бы тексты километрами писать. Ну, что уставился на меня, желтоглазый?

— Это они хочут нам свое презрение выразить, как бульварным писакам, — вставила Лидочка.

Май оцепенел от накатившего страха: вдруг им известно, как он продался какому-то богатому проходимцу за десять тысяч долларов? А если они это знают, то каким же гнусным лицемером, словоблудом он выглядит! И разве имеет он право презирать их теперь, когда — продался?!

— Так как тебе начало главы? — не унимался Толик. — Я хочу разбить на два предложения: «Орел не спал всю ночь» — это одно, а «Все клекотал и клекотал» — второе. А может, не разбивать?

«Они ничего не знают», — понял Май и спросил, успокаиваясь через силу:

— Что за роман вы пишете?

— «Печень», — поведала Лидочка, клацая по клавиатуре компьютера.

— A-а, что-то кулинарное…

— Издеваешься? Это о Прометее, которому орел клевал печень, — оскорбилась Лидочка.

— Ну, я почти что догадался, — галантно сказал Май и полюбопытствовал: — За сколько же у вас купят это произведение?

— На семьсот долларов потянет, — важно ответил Толик.

«И за это вы мучаетесь, увязая в собственной бездарности?» — вскричал про себя Май, осознавая, что он — богач и что никто о позорном сговоре с Титом никогда не узнает. Если же спросят, откуда деньги взялись, можно будет что-нибудь соврать, как Тит советовал: выиграл в лотерею, жена получила наследство или нашла где-нибудь, в Каневе, сокровище… Май ощутил, как срамная радость заклокотала внутри него и стала рваться наружу. «Да! — с болезненным восторгом подумал Май. — Я заработаю эти деньги и поеду… в Неаполь с Тусей и Галькой! А потом во Флоренцию, а там фра Анджелико! И между мной и всем этим маячит какой-то хилый бебрик! Я с ним разделаюсь, я убью его — как было заказано! Кто бы на моем месте не убил? Кто? Нет таких героев и я — как все!»

— Да! — забывшись, воскликнул он. — Хочу и буду, как все!

— Ты совсем пить бросил? — невинно спросил Толик.

Вопрос огорчил Мая: с ним в ошалевшие мысли встрял Анаэль, и радость стала меркнуть. Май начал бороться с наваждением, раздувая в себе подлое чувство превосходства над теми, кто получает всего лишь какие-то жалкие семьсот долларов за роман.

— Ты оглох? — спросил Толик.

— Я?.. Да… то есть… душно у вас, — пробормотал Май, отступая к выходу по разбросанным туфлям и рассыпанному мусору.

Кокошина открыла ему дверь, многозначительно напомнив:

— Так ты зайди к Шмухлярову. Не забудь, что я говорила.

— Да, да, — кивнул Май, дергано улыбаясь. — Что-то про кости мертвецов…

Он вышел, наступив на ореховую скорлупу. Солнечный свет затоплял лестничную площадку. Май прошел сквозь него и тихо замычал от сердечной боли: где теперь Анаэль? Неужели он бросил Мая навсегда? Проклятая пощечина!.. И ведь что интересно: Май в своей жизни никого пальцем не тронул. «Затмение, затмение нашло!» — твердил он, сбегая по лестнице. От отчаяния Май уверовал на миг, что Анаэль слышит его и, оказавшись на улице, выкрикнул с мольбой: «Затмение! Затмение!..»

— Семе-ен! — окликнули его.

Но то был не летучий голос Анаэля — Кокошина лукаво морщилась из-за цветочных горшков. Не успел Май пошевелиться, как она метнула в него увесистой книгой, понукающе крикнув:

— Отдай Шмухлярову! Это — его!

Май поднял с тротуара «Словарь синонимов», а Кокошина шутливо погрозила пальчиком и канула в глубь комнаты. Май понял, что облапошен, и поплелся, куда его принудили — к бывшему другу.

Кирилл Шмухляров считался человеком известным. Никто, впрочем, не смог бы определить, чем именно он был известен: то ли критическими статьями, то ли сценариями… Надо отметить, что во всех этих ипостасях Шмухляров чувствовал себя органично: бойко, гладко, часто даже остроумно писал свои опусы. Когда-то Шмухляров и Май учились вместе на филологическом факультете университета, одновременно занялись писательством и вступили в секцию молодых прозаиков, попав под жилистое крыло Софьи Львовны. Два друга даже пробовали писать вместе, как Ильф и Петров, но неудачно: Май был слишком ленив, а Шмухляров непоседлив. Это — вкупе с жаждой удовольствий — толкало Шмухлярова на поиски денежных средств. Май участвовал в поисках скорее из любви к самому процессу, чем к результату.