10 вещей, которые я теперь знаю о любви - Сара Батлер Страница 18

* * *

Нельзя соскучиться по тому, кого не знаешь. Но я скучаю по тебе.

* * *

Трудно все объяснить. Может быть, когда ты станешь старше, я скажу тебе. Но скоро я возвращаюсь домой. И мы едем в горы. Твои ноги длиннее, ты быстрее меня. Ты можешь рассказать мне про все, что было после моего отъезда.

Мужчина со светлыми дредами пробирается мимо нашего стола. Я вижу, как он смотрит на нас, притворяясь, что не делает этого. Выбрав книгу с рыжим пламенем на обложке, он спешит прочь.

Дочь моя. Я хочу показать тебе Лондон. Хочу увидеть, как твои глаза загорятся при виде зелени моста Хаммерсмит — той зелени, что можно увидеть, лишь подойдя совсем близко, даже чувствуя запах краски. Хочу показать тебе свои места — те уголки, куда я выкладываю вещи. Выцветший желтый нарцисс, зажатый между планками сточной канавы. Серебристая вешалка на вытянутой руке дерева. Кнопка цвета киновари, втиснутая в щель между изъеденными временем кирпичами.

«Мусор», — скажешь ты.

Нет, не мусор. Взгляни.

Я расскажу тебе о слове «киноварь»: это цвет, а еще минерал. Такой яркий, красный. Можно подумать, будто он создан человеком, но нет, он рождается под землей и выходит к свету.

У меня есть много вопросов к тебе, Сильвия. Я хочу знать каждую секунду с тех пор, как я уехал. Я надеюсь, что ты не ненавидишь меня за отъезд. Это ради помощи, я здесь, чтобы помочь тебе. Иногда все идет как-то не так, и нужно время, чтобы вернуться туда, куда я должен попасть.

Я люблю твою маму, Сильвия. Иногда взрослые ссорятся, но я люблю ее и тебя.

Я обещаю, Сильвия, я вернусь домой. Нужно время, но я вернусь. Я вернусь, подниму тебя в небо так высоко, что ты увидишь все поверх домов, поверх людей и поговоришь с птицами. Если ты сердита, я могу подождать.

Мой друг Даниэль пишет это письмо для меня. Он добрый человек.

Я люблю тебя, Сильвия.

Тато

Мой почерк всегда был не слишком хорош. Он похож на синий след насекомого, устало ползущего по бумаге. Когда я пишу свое имя, оно кажется мне незнакомым. Поднимаю глаза и вижу, что мужчина за стойкой наблюдает за нами. Интересно, ему нравится работать здесь, среди всех этих непрочитанных слов? Что они для него — обуза или возможность?

— Я перепишу заново, начисто, — говорю я, вместе с Антоном глядя на неровные края своих букв.

Он кивает:

— А потом я ей нарисую.

Чистовое письмо не слишком отличается от черновика, но Антон не в обиде. Он забирает у меня бумагу и ручку и начинает рисовать рамку вокруг написанного. Я смотрю, как он хмурит брови, выводя ручкой тонкие переплетающиеся листья и цветы. Даже в мои годы люди все еще способны меня удивить.

Я разворачиваю газеты, потому что шанс есть всегда, и, быть может, именно в тот день, когда я решу сдаться, я как раз и найду то, что ищу.

* * *

Странное дело: я чуть не проскочил мимо. В смысле, прочел заметку — и двинулся дальше. Ведь когда ищешь что-то так долго, то в твоем воображении все уже видится кристально четко и потом нелегко понять, что реальность не совсем такова.

Все эти годы я искал твое имя, с тех самых пор, как узнал его. Искал не только в газетах, но и по радио, на книжных корешках, в компьютерах, даже на надгробиях.

Я нашел не твое имя, а его — черное, с отблеском серебра и золота. Увидел на странице The Times, что и неудивительно. И уже было перелистнул, как вдруг что-то щелкнуло в мозгу — и меня словно ударили под дых. Сердце трепещет в груди, я зажмуриваюсь. Вдох-выдох, вдох-выдох. Открыв глаза, я вижу, что Антон все еще рисует замысловатую розу, а мужчина за стойкой печатает что-то на компьютере. Мимо окна проходит женщина, прижимает к уху телефонную трубку. Газета лежит на столе передо мной. Я переворачиваю страницу.

Это не твое имя, а его. Но когда мне наконец удается сконцентрироваться на мелком шрифте в самом низу, то я нахожу тебя: вот она, голубая льдинка в конце строки.

Дата завтрашняя. Это четверг, мерцающий зеленью гребень холма.

Я думаю о том, как тебе должно быть грустно сейчас, и от этого мне самому становится больно. Сую руку в карман и сжимаю в ладони крошечный детский носочек.

Они могли поставить неверную дату, неверное время.

Так, без паники.

Я вырываю заметку из газеты потихоньку, очень аккуратно, чтобы мужчина за стойкой ничего не заметил. Антон поднимает глаза, но я не встречаюсь с ним взглядом. Сворачиваю кусочек бумаги и прячу его во внутренний карман — туда, где лежат носок, клубок и лекарство от сердца. Я знаю, что там написано, но не в силах расстаться с этой заметкой.

* * *

На похороны отца я надел пиджак с пятном на лацкане. Я вообще не хотел идти, но мать стучала в дверь до тех пор, пока я не открыл, и стояла в комнате, пока я не оделся. Это был яркий день, как сегодня: теплый воздух, ровное голубое летнее небо. Я не мыл волосы уже несколько дней. Голова зудела. Глаза болели.

На похоронах было десять человек. Шестерых из них я не знал. У одного из мужчин в темно-сером костюме был оранжевый загар. Я представил: окна в комнате затянуты жалюзи; на зеленом сукне стола — веер перевернутых карт. И этот мужчина улыбается, глядя на то, как мой отец проигрывает то, чего у него нет. Бормоча свою речь, викарий запнулся на имени моего отца. Позже, за тяжелыми деревянными дверями церкви, мужчина в сером пожал мне руку и сказал, что он с сожалением узнал грустную новость. Отец был его другом, хорошим парнем. У него был низкий голос, сочный и уверенный. Похоже, что он делал маникюр. Я ничего не ответил.

* * *

— Даниэль, ты болен? — Голос Антона кажется далеким, словно я под водой или у меня заложило уши.

— Мне надо… — Я остановился и начал сначала: — Там… Я должен… — Я качаю головой.

Он сузил глаза.

— Смотри, вот конверт. Тут надо написать адрес. — Я выдергиваю конверт из-под письма и сую Антону в руки. — А еще марка. Тебе понадобится марка. — Вижу, что он напуган. — Тебе нужно пойти на почту, — говорю я. — Отделение есть на Росбери-авеню, рядом с рынком, прямо на холме. У тебя есть немного денег?

Зря я это затеял. У меня дел по горло.

Вдох, выдох, снова вдох. Без Антона я бы никогда этого не узнал. Не хочу, чтобы ты считала меня бесчестным. Я сложил письмо пополам, потом еще пополам. Благодаря Антону оно стало красивым, несмотря на мой почерк.

Мой приятель достает из кармана сложенный кусок бумаги. Я не понимаю, что там написано, но догадываюсь, что это адрес, и аккуратно, буква за буквой, переношу его на конверт. Наконец мы встаем. Человек за стойкой наблюдает за нами. Я заставляю себя подойти к нему.

— Спасибо, — говорю я, хотя мне уже пора быть на улице, идти к тебе; нужно уже быть там, ожидая. — Спасибо. Мой друг хотел написать письмо своей дочери, в Польшу. Спасибо за помощь.