Путем дикого гуся - Мариуш Вильк Страница 18

Во-вторых, логистика. Кеннет странствовал на автобусах — делая остановки в самых разных местах (у него был специальный билет, позволяющий пользоваться рядом отелей по всему маршруту). Выбирал окольные пути, ибо не выносил спешку, нередко, повинуясь капризу, оставлял намеченный маршрут, находил время то для стаканчика виски со случайным спутником, то для косячка в постели с малышкой Покахонтас. Мы же неслись вперед на арендованном «форде-эскейп» (полный привод, кондиционер, спутниковое радио и подогрев кресел), подчиняясь планам Кшиштофа [73], от парома к парому, а поскольку билеты приходилось резервировать заранее, у нас не было ни малейшей возможности где-то задержаться (какой уж тут косячок, какая Покахонтас…).

Ну и в-третьих, одинокое странствие Кена — «медитация в дороге», когда ничто тебя не отвлекает. Мы же путешествовали втроем и поневоле, заболтавшись, иной раз упускали из виду тот или иной кусочек мира. Наша поездка подтверждает правило: странствовать надо в одиночестве. Коллективным бывает только туризм.

Пока мы добираемся из Торонто в Квебек, несколько слов о моих спутниках. Виды вдоль автострады 401 все равно не заслуживают внимания. Капущиньский был прав, когда писал, что дороги в Америке — абстракция, передвижение по ним скорее сродни авиаперелету, нежели странствию. Единственное, что я запомнил из этого маршрута, — тошнотворный вкус кофе в барах «Тим Хортоне».

— И туалетная бумага в сортире слишком тонкая, — заметил Кшись. — Небо сквозь нее просвечивает.

— Да, блин, жопа, — сказанул Лукаш. То ли уточнил, то ли возразил…

Этот короткий диалог прекрасно характеризует моих товарищей. Кшись — Кшиштоф Каспшик — поэт, сразу видно! Он преподает в женской католической школе в Торонто. Своих учениц называет «прелестницы». Кшись ведет географию и религию. Из-за шевелюры его прозвали Эйнштейном, но мне он больше напоминает святого Франциска, поскольку болтает с белками, и птицы летят к нему сами. Незадолго до нашего путешествия он написал мне, что, когда утром шел на работу, ястреб на лету задел его крылом, давая знак — все будет хорошо. Мы познакомились в Гданьске, на верфи, во время забастовки (Каспшик написал «Песенку для дочки» [74]), и оба вляпались в «Солидарность». Потом нас раскидало по свету… Он нашел меня спустя годы (через парижскую «Культуру» [75]) на Соловках. Мы начали переписываться, строить планы. Наконец Кеннет подбросил нам идею — Лабрадор! Без Кшися ничего бы не получилось.

А Шух присоединился к нам в последний момент, когда оказалось, что Анджей Бартуля не поедет, и пришлось срочно искать водителя. Лукаш — из полонизированной немецкой семьи (его предок Иоганн Кристиан Шух служил управляющим в варшавских Лазенках [76]), мальчиком пытался бежать из ПНР, но его задержали. Окончил Лодзинскую киношколу, немного потусовался среди целлюлоидной богемы, эмигрировал (спасибо «Солидарности»), а теперь мечтает вернуться — так ему эта fucking Канада осточертела. Неудивительно, что он «крякает» за рулем, словно утка, — который месяц на пособии, без работы, да к тому же в семье не ладится… Но шофер отменный, не зря объездил Америку на лесопильных машинах. И фотографирует хорошо.

Собиралась еще ехать Анка Лабенец из Торонто. Несколько лет назад на Международной книжной ярмарке в Варшаве она подарила мне свой путевой репортаж «Повторение Сибири» с парафразой моего рецепта чернил из «Волчьего блокнота» (заменив чернила на кровь…). Так и познакомились! Узнав, что мы задумали путешествие по следам Кена на Лабрадор, Анка загорелась, стала помогать. Собрала деньги и материалы… Среди текстов, которые она для меня приготовила, — поучительный фрагмент дневника Самюэля Хирна [77]1770 года. Индейские вожди объясняли ему, что неудачи бледнолицых путешественников объясняются тем, что они не берут с собой женщин, которые — всем известно! — способны нести груз вдвое тяжелее, лучше ставят вигвамы, ночью поддерживают огонь, а прокормить их ничего не стоит, поскольку они, пока готовят еду, облизывают пальцы. Поэтому я жалел Аню, которая, обливаясь слезами, осталась в Торонто.

Квебек-Сити

Кеннет приехал в Квебек-Сити осенью, по пути — мельтешение деревьев: то червонное золото, то апельсиновая рыжина, а то березы поманят белыми ножками… Сейчас начало августа. Разгар лета… За окнами гостиничного ресторана, где я прихожу в себя за ранним кофе, ожидая, пока поднимутся мои товарищи, — пыльная зелень. Можно ли догнать осень? Даже на самом быстром «форде»?

Да что там, даже скорости света, — пишет Ван Би в предисловии к «Дао де цзин» [78], с которым я не расстаюсь в пути, — недостаточно, чтобы обогнать мгновение. Хоть путешествуй на крыльях ветра — ты не догонишь вдох.

Да, осень надо ждать. Усесться где-нибудь на берегу Святого Лаврентия и глядеть на плывущие по реке облака, пока не покраснеют листья кленов. Но как тут ждать, если время нас гонит? Щелкает кнутом…

Завидую Кену! Не тому, что он видел в Квебеке осенние цвета — и лето имеет здесь свою прелесть (достаточно спокойно оглядеться), — а тому, что его время не торопило. Более того, Кеннет отправился на окраины Канады, чтобы найти «территорию, где время обращается в пространство», то есть он надеялся освободиться от власти времени и — тем самым — излечиться от истории.

Ибо история — своего рода болезнь! Болезнь белого человека. До того как здесь появились европейцы, ни индейцы, ни инуиты истории не знали (как не знали они водки и оспы), существуя в одном лишь пространстве. Прошлое было мифом. Из мифов появились Духи Предков и их повести. История Северной Америки начинается с появления бледнолицых.