Взорванная тишина - Виктор Дьяков Страница 18

– Николай Семёнович, опять эта девушка звонила, – на пороге кабинета стояла Валя и вглядывалась в полумрак.

– Какая девушка? – Зыков с трудом отходил от полусна воспоминаний.

– Ну, которая на проходной… я же вам говорила.

– Ты выяснила, что же всё-таки ей от меня надо?

– Она говорит, что ей необходимо с вами поговорить.

Зыков тяжело вздохнул и обречённо проговорил:

– Ну что ж… раз она такая упорная. Проведи её…

Валя быстро сходила на проходную и вернулась с посетительницей. Это оказалась рослая и очень худая девушка в вязанной светлой кофточке и серой юбке, которая ей была явно велика.

– Здравствуйте, – голос вошедшей был робоким, почти испуганным.

Зыков вновь вздохнул и с явным неудовольствием поднялся из своего кресла, подошёл к окну и раздвинул плотные шторы.

– Прошу садиться, – вместо ответного «здравствуйте» произнёс Зыков. – Слушаю вас.

Девушка присела на краешек одного из стульев, предназначенных для посетителей. Недовольство, сквозившее в интонациях и всем облике хозяина кабинета, сковывало и без того стеснявшуюся посетительницу. Весь её вид мог бы вызвать у Зыкова сочувствие, или хотя бы жалость. Но он давно уже утратил чувствительность ко всякого рода переживаниям, исходящим от посторонних. Не сомневаясь, зачем пришла девушка, Зыков решил взять инициативу на себя:

– Если вы насчёт трудоустройства, то ничем помочь не могу. Мы в этом году уже провели сокращения в штате управленцев…

Он хотел как можно скорее выпроводить её, задёрнуть шторы и погрузиться вновь в действующую наркотически полудрёму воспоминаний. Только это сейчас приносило облегчение его уму и сердцу, как проигравшему сражение полководцу поиск роковой ошибки, неверного манёвра.

Всё рухнуло со смертью Брежнева. Спущенные Андроповым КГБшные ищейки стали, что называется, рвать и метать. «Коля вали всё на главбуха, и ты наверняка выпутаешься», – указывал Володя спасительный путь другу. У Кудряшовых имелись свои люди в КГБ и дело шло к тому, что срок «корячился» только главбуху. Так бы оно и вышло, но, несмотря на все уговоры Кудряшова и следователя, Зыков не смог оговорить сослуживца, повесить на него свои грехи. Это уже тянуло на «червонец», а то и больше и для болезненного главбуха было равносильно смертному приговору.

– Я по другому вопросу, – всё так же чуть слышно, не то проговорила, не то прошептала девушка.

Зыков вопросительно посмотрел на посетительницу. Перед ним на стуле, сжавшись, сидела молодая особа, в которой буквально всё указывало на неустроенность в жизни. Её худоба носила не столько природный, сколько благоприобретённый характер: заострённое лицо, лишённые девичьей округлости угловатые плечи, узкие как у мальчишки бёдра, едва обозначенные под домотканной кофтёнкой груди, тонкие, не возбуждающие мужской глаз ноги. Зашитые в нескольких местах колготки довершали общую нелицеприятную картину. За всем этим как-то терялись те немногие достоинства, что просматривались во внешности девушки: маленькие, красивой формы кисти рук, большие карие глаза, густые тёмно-русые волосы. О возрасте просительницы судить было трудно. Её одновременно можно было считать и ещё не оформившейся молоденькой девушкой и уже пожившей и побитой судьбой женщиной.

– Что значит по другому? Вы имеете какое-нибудь отношение к нашей фирме, или кому-то из её сотрудников?

Если бы Зыкову сейчас не было по большому счёту наплевать на всё, что творится вокруг, он, наверное, обратил бы внимание на поведение девушки: как ей неловко, как она смущается… Он бы понял, что, придя сюда, она переступила через себя, причём переступила не один раз, и вот уже здесь ей нестерпимо тяжело признаться, зачем она пришла. Но Зыков ничего не замечал, и лишь его последние слова подвигли девушку как-то разом раскрыть цель визита:

– Я имею отношение к вашему сыну, – то, как это она сказала свидетельствовало, что девушка в очередной раз переступила через стыд, гордость… через всё.

– Чтооо?! – от неожиданности Зыков повысил голос, и это окончательно добило посетительцу. Её бледное лицо заметно порозовело. Она вынула из пакета, который принесла с собой, платок, поднесла к глазам и всхлипнула.

– Прошу пояснить ваши слова! – Зыков заговорил ещё жёстче, с металлом в голосе, давая понять, что не верит ни одному её слову, и слезами его не проймёшь.

– Я… я беременна… и совсем без средств… если узнают на работе… извините, – посетительница уже не сдерживая слёз, в некрасивой позе скрючилась на стуле.

Но у Зыкова она вызывала не жалость, а брезгливость. «Гад ползучий… только этого мне ещё не хватало. Мало головной боли… совсем в могилу загонит… допьянствовал, доблядовался.

Теперь эта тварь будет божиться, что именно он её обрюхатил». Негодование буквально распирало его и от покойного безразличия десятиминутной давности не осталось и следа – уйти в облюбованный мир грёз-воспоминаний опять не получалось, жизнь снова затягивала в свой водоворот.

Зыков был по настоящему счастлив в семейной жизни. Его жена хоть и москвичка, но происходила из простой малообеспеченной семьи, как и он. И когда Зыков стал приносить большие деньги, они зажили так, словно брали реванш за своё бедное детство и несытое существование всех предков. Сами небалованные в детстве они баловали сына. Приговор с конфискацией так потряс жену, что её незначительные до того проблемы с давлением вылились в серьёзную болезнь сердца и Андрей, добрый, но капризный мальчишка, фактически оказался на четыре года предоставлен самому себе. Нет, они не терпели нужду – Кудряшов помогал семье своего друга, но отца Андрею он заменить не мог. Из лучших побуждений, в периоды, когда жену Зыкова клали в больницу, Кудряшов давал деньги Андрею, это, в конце концов, сыграло роковую роль – подросток пристрастился к спиртному и познал, что такое платные девочки.

– Я понимаю, что вы мне не верите… но… но это правда. Я беременна от Андрея и не знаю что делать. Домой, в Рязанскую область… У нас маленький городок, все друг друга знают, и у меня мама без работы осталась. А здесь у меня никого нет… мне не к кому…

– А почему я об этом узнаю от вас, а не от него? – сурово перебил её Зыков.

– Я… мы… мы поссорились.

– А как давно вы знакомы с моим сыном? – Зыков задавал вопросы, имея целью рано или поздно уличить посетительницу во лжи.

– Мы уже давно друг друга знаем… – девушка ещё больше покраснела, – но с ним были всего один раз… три месяца назад… Я ведь до него ни с кем, – она готова была провалиться от стыда.

«Ну, вот и сорвалась, артистка хорошая, а ума нет, – злорадно подумал Зыков, – лет-то, наверное, все 25-ть, а то и больше, а туда же, один раз, до него ни с кем, врёт и не поперхнётся».

– Вот что… – Зыков не знал, как называть свою собеседницу. Имени он её не спросил, а сейчас уже как-то неудобно спрашивать, не хотел он её называть и девушкой. – Мой сын давно совершеннолетний и за свои поступки отвечает сам. Что же касается вашего бедственного положения, то я вам сочувствую. Но поймите и меня, в стране финансовый кризис, – Зыков достал портмоне, порылся в нём, раздумывая сколько дать, чтобы посетительница наверняка возмутилась, сбросила маску и обнаружила свои истинные намерения. А они, несомненно, заключались в желании словить сыночка богатого папаши, вешая «лапшу» на уши этому папаше. Он достал пятидесятирублёвую купюру и положил её на край стола вблизи девушки.