Последние распоряжения - Грэм Свифт Страница 18

Я люблю свою профессию. Ее суть не в том, чтобы дешево купить и дорого продать, и не в том, чтобы всучить первому встречному простофиле какое-нибудь ненужное ему барахло. Моего товара никто не хочет, но он всем нужен. Темные личности есть в любом деле, но хуже всего те, кто наживается на чужом несчастье. Я знаю таких, которые не постесняются ободрать как липку свежеиспеченную вдову – продадут ей капитальный дубовый гроб с шелковой обивкой и солидными латунными ручками, все зараз, когда вполне можно обойтись приличным камуфляжем. Я еще не слыхал, чтобы мертвец жаловался. Некоторые торгуют гробами, как Винси машинами. Но сама по себе профессия у меня хорошая, верная. Клиентов всегда хватает.

И потом, она дает тебе преимущество, помогает развиваться. Ты видишь людей в критические моменты, когда проявляются их самые сильные и самые слабые стороны. Когда с них слетает шелуха повседневных забот и им приходится воспринимать себя серьезно, в обстановке торжественности и ритуала. Однако человеку на моем месте не стоит перебарщивать с официозом. Поэтому и шутка бывает уместна. Вот почему я говорю: Вик Таккер, к вашим услугам.

Эту профессию выбирают немногие. К ней надо привыкать с младых ногтей, перенимать ее от отца. Она передается в семье, как сама смерть, от поколения к поколению, и в этом есть что-то успокаивающее. Мою работу не назовешь престижной. Но я ею доволен, я горжусь ею. Если в тебе нет этой гордости, ты не сможешь руководить похоронами. Когда ты выступаешь вперед и Медленно шагаешь перед катафалком, в пиджаке, шляпе и перчатках, тебе нельзя выглядеть так, точно ты извиняешься. Ты должен сделать то, чего хотят люди, потерявшие близкого и дорогого им человека. Ты должен сделать так, чтобы весь мир остановился и посмотрел вам вслед. Бывают случаи, когда владельцу похоронного бюро приходится давить на других почище полисмена. Но иначе похорон не организуешь. Когда люди не знают, как себя вести, им надо подсказать, а ведь большинство людей перед лицом смерти совершенно теряется, это факт. И когда хоронили Джека, было то же самое, что тысячу раз прежде. Опускаются занавеси, начинает играть музыка, и никто не знает, можно ли теперь повернуться и уйти. Некому сказать: финита ля комедия. Там сидел Рэйси, вместе с Эми, – в переднем ряду, около прохода, – и смотрел прямо перед собой, пока я не подошел туда, не тронул его за плечо и не прошептал ему в ухо, как шептал уж не знаю скольким другим: «Ты можешь идти, Рэйси. Все пойдут за тобой. Эми тоже». И в это мгновение Рэй Джонсон, известный друзьям под кличкой Счастливчик, был в моих руках точно воск, точно сонный ребенок, которого я отправляю в постель.

* * *

Я наблюдал за тем, как Джек убирает с подносов остатки мяса, складывает вместе веточки искусственной зелени, потом вытирает прилавок, размеренно, не останавливаясь, как будто он может делать все это с закрытыми глазами, – но в то же время действуя аккуратно, без суеты, тем более что и день был жаркий. И я подумал: сегодня он рано закругляется, да и вообще, давненько я не видел, чтобы он занимался этим сам, обычно все убирает тот парнишка, который, по словам Джека, не отличает лопатки от филея и не способен удержать в голове цены. Разве что Джек и его уже успел рассчитать. И этот красно-белый навес совсем обтрепался, пора менять: больше года он явно не протянет.

Мне нравится наблюдать, как в конце дня другие торговцы закрывают свои магазины. Всякий магазин сделан напоказ, не зря ведь его лицо – витрина. Ты можешь смотреть на товар и наблюдать за продавцом, как за рыбой в аквариуме, хотя к похоронному бюро это не относится. Туда, где продают гробы, никого не тянет заглядывать. Их и расставляют соответственно, чтобы в глаза не лезли. С занавесями, ширмами. Никто не хочет видеть нашего брата за работой.

Вот я и стоял там, где частенько стою спокойными вечерами, – за тюлевой занавеской во всю ширину окна, у невысокой панельной перегородки. Этой привычке тоже учит моя профессия. Стоять тихо и видеть все так, чтобы тебя самого видно не было.

Трев отпросился на вторую половину дня, Дик уехал по делам в Мейдстон, и прочие тоже разошлись, оставив катафалки на заднем дворе, вымыв и натерев их воском перед завтрашней работой. Так что я был в конторе один. Если не считать мистера Коннолли, который ждал, пока жена придет его осмотреть.

Я наблюдал, как Джек выходит наружу, чтобы скатать навес – несколько поворотов рукоятки, – потом возвращается внутрь, потом снова выходит, запирает дверь и опускает решетки. Все это, наверно, тоже обошлось ему недешево, хотя сам-то я никогда не покупал ничего подобного, поскольку ни разу не слыхал, чтобы грабители вломились в похоронное бюро. Они нас тоже не любят. Хотя осмелюсь сказать, что у меня в сейфе лежит побольше наличности, чем у Джека.

Я подумал: сейчас он повернет направо, похлопает себя по карманам, глянет на часы, помашет рукой Десу из химчистки и направится в «Карету», где и я присоединюсь к нему через часок, если Вера Коннолли не опоздает. В такую погоду жажда томит. Но я увидел, как он подошел к краю тротуара и посмотрел в мою сторону, точно умудрился разглядеть меня сквозь тюлевую занавеску, точно я его поманил. Потом он обождал, пока не будет машин, и стал переходить мостовую, так что я быстро отступил назад. И вскоре услышал стук в дверь.

«Привет, Вик, – сказал он. – Идешь в „Карету“?» И это было странно, потому что либо он встретил бы меня в «Карете», либо нет, а дорогу туда я и сам могу найти. Он знал, что если я и появлюсь там, то позже: мне ведь редко удавалось закончить рабочий день как ему, ровно в пять тридцать.

«Собирался», – сказал я.

«Пить охота, – сказал он. – Денек-то какой нынче».

«Денек славный, – ответил я. – Ты мне об этом пришел сообщить?»

«Первое июня, Вик, – сказал он. – Знаешь, что это за день?»

Я посмотрел на него. Он оглянулся по сторонам. И говорит: «Ты один?»

Я кивнул и сказал: «Может, присядешь?»

Он глянул на меня этак с сомнением, хотя и дураку было ясно, что пришел он неспроста, но все-таки сел туда, куда обычно садятся мои клиенты – те, кто потерял близкого и пришел договариваться о похоронах. А потом сказал: «Все, Вик, пора. Первое июня. Я хочу продать магазин».