Imperium - Александр Айзенберг Страница 18

Человек шел, постукивая посохом… Слепой шел на трех ногах. Из выколотых глаз падали вишневые капли… по одной капали в пыль… Он слышал хохот певицы ужаса – та хохотала и радовалась – как? как? и пела ему, провожала своими песнями… Ему казалось?…

____________________

Матрона подползла к ложу Петрония и смотрела на него снизу преданными глазами. Наступила пауза… Тем не менее ему лежать было удобно… вполне удобно – почему не подождать? Наконец, она произнесла нежным чувственным голосом: – Арбитр, почему ты молчишь? Оцени меня!

Петроний расслабился. Любая неопределенность смущала, даже раздражала его. Он ценил, любил, был в восторге от состояния наслаждения или по крайней мере внутреннего и внешнего покоя, смягченных максимальными удобствами.

Матрона была хороша. Оливковая мягкая кожа без единой светлой полоски. Поразительной гармонии достигла она и те, кто массировали, умащивали ее тело: ни одной лишней жиринки не мог по справедливости найти его объективный взгляд, но она и ни в коем случае не была худой или излишне сухощавой – только плавными были изгибы – нигде не было резких переходов – никакими гимнастическими мышцами не была обременена она, но тело было упругим – Божественным равновесием обладало оно, или неимоверными были труды по достижению такого результата, – пусть! Юпитер Капитолийский свидетель – он Гай Петроний, названный Арбитром, не мог найти изъяна.

– Дорогой Гай, твое молчание… неужели оно свидетельствует о каких-то скрытых…

Петроний развернулся на ложе почти стремительно – вошел император. Как всегда, с трехдневной щетиной на круглом бородатом лице. Небольшая борода и щетина. Говорил он негромко, с приятной хрипотцой:

– Твоя строгость… – принцепс стал гладить ноги матроны… бедра… грудь была безупречной… опустил руку ей на лицо… она целовала его белые полные пальцы с рыжими волосками… – слишком велика. По-моему, она почти безукоризненна. Но я хотел с тобой поговорить, Гай. Причем, это не дела, и не сон. Нечто непонятное…

Петроний забрал серебряный бюстик, на котором ювелир выбил:

Nero

– у обладательницы столь замечательных пропорций, прервав ее страстный поцелуй сего образца верноподданнического искусства, демонстрирующий ее готовность перейти к оригиналу: «Милая, прервись на некоторое время. У цезаря есть ко мне вопросы. Если тебе нетрудно…»

Гость очнулся от своих мыслей и, наблюдая за удаляющейся спиной… ногами… и иным… матроны…, попросил:

– Но не очень далеко. Мы непременно сегодня вынесем решение. И есть все основания думать, что оно будет благосклонным.

Дверь закрылась. Петроний вздохнул:

– Ее взгляд был таким, что мне захотелось встать с ложа! Побежать за ней!! И вернуть!!!

– Да – а! Замечательная… Но сейчас не о ней…

Петроний изобразил максимальное внимание. Впрочем, он, действительно, слушал. Все опаснее было находиться рядом с приемным сыном Клавдия. Божественного Клавдия.

____________________

Ну, это еще, собственно говоря, дело его покойной мамочки – Агриппины. Но ее– то – уже он. Семейные дела… Это их дела, в конце концов… Что же он хочет?… Сколько можно чесаться?… Впрочем, что это со мной?… Трехдневная щетина жутко чешется. Он уже привык. Спокойнее…

____________________

Серебряная чаша упала на пол с мелодичным звоном. Вино разлилось. Красное вино…

– Да, Гай, так вот… Я в последнее время вижу какого-то странного человека… среди не менее странных людей и обстановки… Это не наше время. Да. Не наше время. Потому что я вижу, что все происходит в Риме… каком-то другом, но Риме. И эти люди – они – италики. Варварская речь… одежда… манеры. Все крайне убого. Почему-то возникает ощущение, что они подражают нам… а он – этот человечек – мне…

– А он тебя видит, цезарь?…

– Да… Я думаю, нет, я знаю! да. Он смотрит на меня… – принцепс задумался, вырвал волосок из носа, засмеялся и сказал: – Я понял, он подражает мне… пытается повторить, но не как в цирке, а всерьез. Правда, получается, как у обезьяны – еще смешнее, но он старается!

Петроний захохотал, при этом стараясь не испортить прическу, было смешно и страшно – что же хочет сказать всем этим рыжее чудовище – А что еще мы могли с Агриппиной родить? – сказал его родной отец Домиций Агенобарб. Петроний почувствовал холод – леденящий холод ужаса – добрый – добрый смех императора… Вино растекалось… растекалась лужа… красная лужа…

– Этот человек… Я вижу и его мысли. Он все время выпячивает подбородок, сжимая зубы. Никогда он не в состоянии сразу ответить на вопрос. Потому что в это время он думает, как он сжимает зубы, как выглядит со стороны его подбородок – достаточно ли по-римски – о, это и есть, по его мнению, римская доблесть. С этими сжатыми зубами у него абсолютно обалдевшее лицо, но те балбесы, что рядом – те сжимают зубы еще сильнее. Они прелестны, Петроний. Как они машут руками! А, это делается так: они подпрыгивают, хлопают при приземлении пятками, машут головой… ну, тем, что они называют головой… затем выкидывают вверх руку и что-то кричат. Все это желательно делать с выпяченными зубами. Челюсти дико лязгают – они считают, что так приветствуем друг друга мы. Что ты скажешь, Арбитр?…

____________________

Ноги шли – каждая сама по себе. Нога… нога… и палка. Шаг, шаг и шаг. Серая пыль, черная пыль; кроваво-черные раны на ногах, засохшие и сочащиеся – оббитый наконечник палки, равномерно и бессмысленно стучащий, как время… как время… неумолимо…

____________________

Бенито Муссолини сидел за своим большим столом – огромный стол – и не знал, что делать. Он прочел уже все газеты. Все прочел. Бездарные писаки. Куда им до него. Вот он – огромный талант. Не то, что они. Дуче сжал зубы. Посмотрел в зеркало. Да, вот так. Еще сильнее. Теперь – да. Теперь он выглядит, как римлянин. Как настоящий…