Бич Божий. Партизанские рассказы - Герман Садулаев Страница 18

— Вы что, оглохли? — недовольно спросил Анвар вместо приветствия.

— Проходи, садись. — Мужчина встал навстречу Анвару и протянул ему руку для пожатия. — Плохие новости.

— Это тавтология, — пробормотал Берзоев, — новости плохие, масло масляное.

— Невинный…

— Что? Я видел его полчаса назад, мы правили речь.

— Полчаса назад… значит, сразу после тебя.

— Да что случилось, черт вас возьми?

— Только что звонила Соня.

Соней звали жену Георгия.

Соня позвонила в штаб в истерике. Недалеко от дома Георгий попал в аварию. Его «Вольво» столкнулось с грузовиком. Хотя столкнулось — не совсем правильное слово. Грузовик просто переехал седан и скрылся.

— Он… жив?..

— Слава Богу… переломы, болевой шок, но жизнь вне опасности. Он в реанимации.

— А Михаил?

— Водитель успел выскочить.

По правилам делового этикета место важной персоны — на заднем сиденье, за водительским креслом. Но Георгий не особо соблюдал приличия — он любил сидеть впереди, рядом с шофером, как все русские начальники, и давать руководящие указания, как и куда рулить. Это его и спасло. Задняя часть салона автомобиля была смята, когда грузовик ударил в бок с правой стороны.

Анвар хотел спросить: «Вы думаете, это…» или: «похоже на?..»

Но оглядел присутствующих и смолчал. Все и так было ясно.

Молодой, подтянутый парень из социалистической партии, в майке с Че Геварой и чем-то вроде кожаной портупеи, встал с кресла и вышел в середину зала, держа в руке несколько свежих лояльных партии власти газет.

— Позвольте сделать короткое сообщение по обстановке.

Берзоев хмыкнул. Маскарад какой-то. Они думают, здесь спектакль или снимают шоу. А здесь грузовики переезжают людей. Они доиграются… мы доиграемся… уже доигрались.

Берзоев чувствовал заливающую сердце тоску и страх, внутренний, животный, головокружительный, как будто бы он летел в черную пропасть.

Майка Че, не дожидаясь ответа, начал докладывать, тыкая ладонью в полосы газет.

— В город стянуты подразделения ОМОН с других регионов, якобы для проведения антитеррористических учений. Для той же цели из гарнизонов выдвинуты части Внутренних войск и зачем-то танки — танки встали у города со стороны Большой Коневки.

— Чего они боятся, — собравшиеся нервно шумели, — что народ выйдет на улицы поддер жать оппозицию?

— Бред, никто не выйдет!

— Мы выйдем!

— Раз боятся, значит, знают то, чего мы и сами не знаем.

— Перестраховываются.

Майка Че развернул другую газету:

— А вот материал о принуждении к голосованию за партию власти в бюджетных учреждениях, массовой выдаче открепительных талонов, готовящихся нарушениях в подсчете голосов и фальсификации выборов.

— Странно, для чего такие статьи печатают проправительственные СМИ?

Анвару стало холодно. Хотя в помещении было тепло. Это была внутренняя зябкость. Может, грамм двести коньяку?.. Мысли метались между крашенных в синее стен, как ошалевшие птицы, случайно залетевшие в открытую форточку.

Господи, зачем, зачем?.. У Гоши жена, у Гоши трое маленьких детей — он сумасшедший папаша, дома всегда держит одного ребенка на руках, смотрит вместе с ними мультфильмы, собирает конструкторы «Лего»… Куда нас всех занесло, в эту политику! Какая политика? Никакой политики уже нет, ее у нас отняли, теперь это просто самоубийство или дурное пари — сколько я еще проживу? Я сам, газета, материалы, агитация — и вот, эти мальчики в маечках, вместо того чтобы сидеть в кофейне с большеглазыми девушками, похожими на кукол, натянули дурацкие кожаные ремни, как мазохисты, готовятся идти на Голгофу, на стеклянные щиты и дубинки… безумие!

Алик, Алик… наверное, Алик был прав.

Голоса стали стихать. Берзоев сидел в углу, нахохлившись, как старый воробей. И вдруг понял, что все присутствующие смотрят на него и ждут, что он скажет…

— Для чего… зачем… — Анвар повел головой, разминая шею по боксерской привычке, — есть такая стратегия в информационной войне. Правдиво слить угрожающую информацию. Со времен князя Святослава — «иду на вы». Все предрешено. Пять волн самолетов, восемь тысяч тонн бомб. Город будет обращен в прах и пепел. Бегите, забейтесь в щели. Сопротивление бесполезно.

— Анвар, ты о чем?

— У вас есть родные? Возвращайтесь к ним. Я еду в больницу к Георгию. Закрывайте штаб. Газета тоже пока не будет выходить.

Берзоев встал и направился к выходу.

Это была война испанцев с испанцами; это была испанская война. Ни немцы, ни итальянцы, ни русские не смогли ее изменить. Случалось, что с двух до четырех часов пополудни боевые действия с обеих сторон прекращались. Сиеста.

Гул стрельбы у Бильбао стих. Лагарто сидел на теплом камне, щурясь на тусклое весеннее солнце, и крутил соломинку на пальце. Лейтенант ходил перед ним взад-вперед, словно маятник. Старик был единственным, кому Хосе рассказал о донесении, поступившем в штаб.

Франциско, если и был обеспокоен, то не подавал виду. Его поза и выражение лица говорили: мальчик, я столько раз обманывал смерть, ускользну и теперь. Сольюсь вот с этим камнем, и что сделают мне бомбы и самолеты? А даже если и нет, если пришло мое время — что с того?..

Но вдруг морщины на лбу старика сложились в страдальческое выражение, и он спросил:

— Лейтенант, но мы ведь не зря вырыли эти ямы и учились стрелять по небесным тварям? Мы защитим город?

Хосе покачал головой. Он уже не чувствовал ни страха, ни отчаяния — в груди была только холодная пустота, в голове — математика.

— Смотри, Лагарто! — лейтенант раздвинул руки, отмеряя сектор горизонта, — вот это поражаемое пространство. А это — мертвый сектор. И это — мертвый сектор. С помощью ям и станков мы увеличили зону обстрела раз в шесть, но этого мало!

Франциско вздохнул и сбросил соломинку с пальца. Хосе продолжал, громко, надтреснутым голосом, но четко и внятно, как если бы вел урок в сельской школе.

— Слушай, Лагарто! Самолеты с их скоростью пройдут поражаемое пространство за две минуты. Теоретически скорострельность наших орудий — двадцать выстрелов в минуту. Практически мы сможем делать один залп в двенадцать секунд, то есть за две минуты мы успеем сделать десять залпов. Помножить на восемь орудий — каждая волна самолетов встретит в небе восемьдесят выпущенных нами снарядов. В прошлую войну на европейских фронтах, чтобы сбить один самолет, приспособленная к поражению воздушных целей артиллерия тратила в среднем две тысячи снарядов, сейчас зенитным батареям требуется для того же самого, по статистике, всего сто пятьдесят. Но это зенитные орудия, а у нас нет даже второго угломера, и наши пушки — не зенитки, обычные дивизионные орудия. У нас всего триста двадцать снарядов, мы можем встретить огнем батарей четыре волны — но это опять чисто теоретически, потому что, может, после первой и второй волны стрелять будет уже некому. Наш командный пункт и батареи значатся в числе первых целей авианалета. В рулетке у нас было бы больше шансов, поставь мы на красное или черное, чет или нечет.