Моя судьба - Саша Канес Страница 18

В этот раз спасение принес телефонный звонок. Семь тридцать утра. В другой раз я вместо «здрасьте» спросонья послала бы любого абонента туда, куда Макар телят не гонял. Но сейчас я схватилась за телефонную трубку, словно за спасательный круг. Мерзкая трель звонка прозвучала божественной фугой — ведь теперь я спасена от холодной безликой смерти!

— Слушаю вас! — прокричала я каким-то чужим срывающимся голосом. — Говорите же!

Звонила Оля Ильина, сестра моего Лени. Наконец-то! С момента своего освобождения я долгое время не могла связаться с семьей Ильиных. Только два дня назад я дозвонилась до Лениной сестры и сообщила ей свои новые телефоны. Говорить она тогда не смогла, так как была на занятиях, и обещала перезвонить. Она успела лишь сказать, что Леня сейчас в очередной раз обследуется в больнице — врачи решают, может ли ему помочь операция на шейном отделе позвоночника и каков риск при ее проведении. Ленин мобильник был практически всегда выключен, наверное, в связи с условиями, в которых он находился в своей палате, в кабинетах врачей и на процедурах.

Разговаривали мы недолго. Я с благодарностью приняла поздравления по случаю окончания своих мытарств, после чего она поделилась со мной не самыми приятными новостями. Леня не был парализован, но, вылезая из кресла-каталки, мог только несколько шагов пройти, опираясь на костыли или держась за стены. Врачи, не будучи уверены в пользе возможной операции, оценивали риск как очень высокий. Параллельно исследования выявили еще несколько скверных моментов. По мнению медиков, у Лени маловероятно восстановление нормальной рефлекторной деятельности в половой сфере. То есть, если перевести на русский язык, врачи считают, что он, скорее всего, останется на всю жизнь импотентом. А кроме того, занимаясь этой малоприятной проблемой, в ходе лабораторного обследования они установили, что, вне связи с произошедшим, мой любимый бесплоден — концентрация нормальных сперматозоидов в его семенной жидкости в десятки раз меньше нормы.

— Мне на все это плевать! — прокричала я Оле.

— А ему нет, — тихо ответила она. — Я никогда не представляла себе, что он может находиться в такой депрессии. От всего, что происходит со дня аварии, наши родители уже стали стариками.

Я слышала, как она плачет в трубку.

— Ты знаешь, мне к вам нельзя! Так привезите его мне! Я люблю его! Я сделаю его счастливым! — Я кричала в трубку так, что разбудила все свое семейство.

Через толстые стены до меня донесся плач Ромы. Мама в ночной рубашке ворвалась ко мне с испуганной Дашей на руках. Убедившись, что ее дочь жива и никто на нее не напал, она выскочила в коридор и побежала к Роме, уже во весь голос рыдающему за стеной.

— Мы скоро приедем в Москву, — сказала Оля.

— Ко мне! Он готов ехать ко мне?

— В Москве есть специалист по травмам позвоночника. Нам очень порекомендовали обратиться к нему до окончательного решения по операции. Хуже он не сделает. Он предлагает уникальную методу, по которой много лет назад исцелил самого себя. Он тоже в свое время получил ужасную травму, был парализован, а теперь и сам здоров как бык, и центр свой создал.

— Я жду, жду вас! — опять прокричала я. — Вам выслать билеты? Визы нужны? Скажи ему, что я люблю его! Я вылечу его! Я… мы его спасем! Я сделаю его счастливым!

Не самые лучшие новости услышала я от Оли, но почему-то мой оптимизм не только не угас, но, наоборот, укрепился. Я была совершенно уверена, что моего Леню спасут и он всегда будет со мной. Я не представляла себе его унылым депрессивным инвалидом в кресле-каталке. Что только не может случиться с человеком в этой жизни! Но все это — временно! Временно! Чего только не происходило со мной! Я взрослая женщина! У меня есть дочь, в конце концов! Но самым интимным воспоминанием в моей жизни до сих пор оставался тот первый поцелуй в коридоре уфимской военной комендатуры! Рефлексы! Половая сфера! Какая чушь! Противно слушать! Да на меня у него просто не может не встать! И если у него образуется хотя бы один нормальный сперматозоид, уж я-то смогу его пристроить как надо!

Так я размышляла, направляя на себя упругий сверкающий поток воды и беспрестанно переключая кран: горячая вода — холодная — горячая — холодная! Контрастный душ! Что может быть лучше для утренней промывки мозгов?!

На х… все эти диагнозы! К черту врачей! К черту анализы и кресло-каталку! Мы победим!

Я вылетела из ванной комнаты и буквально скатилась с лестницы в столовую.

— Быстро завтракать! — крикнула я маме, до сих пор не пришедшей в себя от моих воплей. — Жрать хочу! Жрать!

В состоянии лихорадочного возбуждения я плюхнулась на стул. На столе уже стоял Дашин корнфлекс и ряженка. Подхватив дочку, я усадила ее на колени и начала кормить. Даша, несомненно, любила меня изо всех сил, но она настолько привыкла к тому, что завтраком, обедом и ужином ее кормит бабушка, что моя инициатива вызвала у нее полнейшее недоумение и даже недовольство. Во-первых, я не надела на нее перед едой специальную «завтрачную» футболку, на которую можно капать и ряженкой, и шоколадом, и вообще чем угодно. Во-вторых, я вначале насыпала в тарелку корнфлекс, а уже только потом залила хлопья ряженкой. Оказывается, это было вопиющим нарушением сложившихся правил и традиций. Корнфлекс, оказывается, нужно насыпать поверх ряженки и только небольшими порциями, чтобы он не размокал и не терял свою хрусткость! Кроме того, вокруг горки корнфлекса надлежит насыпать немного изюма, но ни в коем случае все это не должно перемешиваться до попадания в рот. Даша осознала, что я абсолютно профнепригодна, и, заелозив попой, сползла с моих колен. Она не притронулась к испорченному блюду, решив, что лучше все же дождаться, когда освободится бабушка, и уж тогда можно будет получать удовольствие по полной программе. Я печально вздохнула и пошла помогать маме резать салат и заваривать чай. К столу приковылял на своих кривых ногах только что успокоившийся Рома и, не говоря ни слова, съел все то, что я неумело намешала для Даши. Вылизав тарелку, он подошел ко мне и, вместо слов, благодарно погладил меня по руке. Я чуть не заплакала. Впервые я осознала, что это создание, претендующее на то, чтобы считаться моим сводным братом, тоже по-своему дорого мне и тоже член моей семьи.

В дверь тихо постучали. Я направилась к дверям, но Евпатий уже сам без моей помощи прошел внутрь дома и, чинно поклонившись нам обеим, протянул маме плетеную корзинку, прикрытую расшитым льняным полотенцем.

— Нет границ благодатности нашей земли-матушки! — воскликнул наш язычник. — Отгадайте, голубушки, хозяюшки мои, что я тут принес вам!

Я хорошо помнила содержание нашего с ним недавнего разговора. И, увидев под полотенцем характерные продолговатые очертания, воскликнула:

— Хер!

— Дети же здесь! — осудила меня мама.

— А как ты хочешь, чтобы я разговаривала, выйдя из тюрьмы? Говорю, что думаю!

Я, разумеется, сама поняла, что шутка моя не удалась, но признаваться не хотелось.

Евпатий, судя по всему, на время лишился дара речи и, густо покраснев, сдернул с корзинки полотенце — там лежал крупный, но еще зеленоватый банан.