Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38-47 - Татьяна Соломатина Страница 18

Даже не поздоровавшаяся с незнакомцем Катюня – Иван и не подумал представить ей гостя – молчаливой тенью тут же поднялась, достала с полки альбом и протянула Ельскому.

– Садитесь со мной на диван! – хозяин дома сделал своей сожительнице жест, мол, пересядь!

Катюня покорно пересела в кресло. Ельский сел рядом с Иваном.

– Вот, смотрите! Первого и второго мы ещё рожали не по всем правилам. Опыта не было. И единомышленников.

Первые страницы альбома пестрели более молодой – казалось, что лет на пятнадцать, – и более пухлой и жизнерадостной Катюней. Вот она сквозь мучительную боль схватки улыбается в камеру. Вот лежит в ванне, голая, с огромным животом. Вот держит на руках синего скривившегося младенца, соединённого с ней пуповиной. Второго ребёнка – того самого, пятилетнего, теребящего свой крошечный пенис здесь и сейчас, – Катюня рожает в надувном бассейне под руководством какой-то тётки с суровым лицом, вот новорождённого взвешивают на канторе, завернув в незамысловатую авоську. Вот он лежит с подгнивающим блином плаценты на белье в кровавых пятнах. Мозг Ельского даже не прогонял через себя все те ситуации, которые могли случиться с этими новорождёнными. Они у него были как у Хемингуэя Париж – праздник, который всегда с тобой. При его-то колоссальном клиническом опыте!

– И вот только к третьим родам мы пришли к окончательной гармонии! Ещё не успели распечатать. Катюня, ноут!

Катюня всё таким же молчаливым мрачным привидением подала Ивану лэптоп. Хозяин распахнул, нашёл нужную папку, щёлкнул по площадке и подсунул Ельскому картинку прямо под нос.

– Смотрите! Наслаждайтесь! – эйфорично воскликнул он.

Хорошо, у Ельского была крепкая психика и десятилетия медицинской службы за плечами. Потому что «наслаждение» было не для слабонервных. В наполненном водой надувном бассейне, стоящем посреди этого самого «диванного зала», сидели скорченная Катюня с огромным животом, лучезарно-идиотический Иван и оба пацана. Младший – с насмерть перепуганным лицом, справа от мамы, старающийся от неё отпрянуть подальше. Старший – слева от папы, с лицом куда более радостным, чем у младшего (видимо, от облегчения, что его участь не так тяжела, как у младшего брата), но судорожно вцепившийся родителю в плечо. Спустя серию снимков, на которых папа сияет всё сильнее, мама всё больше корчится и страдает, а братики испытывают непередаваемую гамму чувств, можно видеть, что в бассейне уже пятеро. Сморщенная девочка на руках у Катюни. Младший откровенно рыдает – и, судя по разверстой пасти, зафиксированной камерой, – в голос. Старший судорожно цепляется в гладкий бортик надувного бассейна в очевидной попытке бежать. Папа обтирает новорождённую малышку какой-то грязной тряпкой, больше похожей на перегнивший ягель. Разумеется, все они голые. И конечно же на последней серии снимков вода приобретает ржавый оттенок.

«Кровь, слизь, меконий, вся мамина и папина флора. И, мать-мать-мать, фауна. Малые со страху обмочились, а скорее всего, и обосрались. Милый, экологически чистый коктейль», – резюмировал Ельский. А вслух только и смог спросить:

– Кто фотографировал-то?

– Так Шакти. Даша. Вы впечатлены?! – уточнил Иван.

– О, можете не сомневаться! – заверил его Ельский. – Я могу посмотреть на вашу дочь? – спросил он, обратившись к Катюне. Та вместо ответа покорно-вопросительно посмотрела на отца своих детей.

– Она совсем маленькая! И спит, – несколько недовольно ответил Иван.

– Я только посмотрю. Вы же показали мне фотографии. Мне, чтобы принять решение, надо увидеть живого счастливого человечка. Жена, понимаете, хоть и была на Гоа на ретрите, но всё ещё сомневается. Хотя как раз после ретрита на Гоа… у Шакти, – снова несколько стыдливо стал завирать Ельский, – она и забеременела. Но всё ещё сомневается!

– У доченьки глазки немного закисшие, – вдруг впервые подала голос Катюня. – Это всё от плохой экологии, – тут же пояснила она.

Внезапно Ельскому всё это надоело. Весь этот фарс, который он тут устроил. Что он, клоун, что ли?

Он подскочил на ноги.

– Так, господа хорошие, – мрачно-бесцветно и тихо, но отчётливо впечатывая в восприятие лучше любых мантр, как он умел, – он, не одну тысячу раз за свою практику сообщавший всяким родителям нелицеприятное, – мне этот кармический цирк с тантрическими конями надоел. Значит, так. У вашего пятилетнего сына жесточайший фимоз, угрожающий завершиться парафимозом и омертвением головки полового члена в случае отсутствия медицинской помощи. Вазелиновое масло тут уже что мёртвому горчичник. Обращаться вам нужно в приёмное отделение любой ближайшей больницы. Кричать «ургентно!» и немедленно требовать именно уролога. У вашей новорождённой дочери – тяжелейший гонорейный конъюнктивит, – Ельский достал из кармана айфон и подсунул Ивану под нос изображение, полученное от своего ученика. – Неоказание ей срочной помощи грозит слепотой. Вы хотите, чтобы ваша дочь ослепла?

С хозяина квартиры мигом слетела вся наносная лучезарность.

– Прошу вас немедленно покинуть мой дом! – встал он с кресла и пошёл на неонатолога, сжав кулаки.

Ох, с каким бы удовольствием Ельский отмутузил этого самодовольного болвана. Это даже круче кроваво-красного «мустанга»-кабриолета, набитого девственницами по самую съёмную крышу. Ничто так не очищает и не обновляет мужика, как драка! Зря ли Ельский в спортзале колотит грушу?! Часами! Потея, как жеребец на галопе по маршруту «Москва – Тверь». Бил бы гада, пока весь адреналин из своих надпочечников не скачал! Тело Ельского невольно-инстинктивно приняло бойцовскую изготовку. Но его внезапно что-то остановило. Взгляды. Взгляды испуганных мальчишек, смотревших на чужого дяденьку с ужасом. Младший отчаянно подбежал и стал, совсем голенький, впереди папы, защищая его. Крохотный обнажённый храбрец без единого сомнения встал на защиту своего отца. Ему не важно было, глуп его отец или попал в секту, а затем и в подлый бизнес. Он без страха попёр на Ельского, молотя его обоими маленькими кулачками, забыв о своей зудящей боли в причинном месте. Владимиру Сергеевичу стало стыдно. Он вспомнил, зачем сюда пришёл. Ради детей, собственно. Оглушительно завопила малышка в дальней комнате. Разом заревели пацаны. И несколько отстранённый старший. И секунду назад готовый убить за папу младший. И посреди всего этого шума на фоне бубнящих мантр и ядовитых сандаловых испарений вдруг Катюня выдала одно-единственное слово:

– Гонорейный? – и вопросительно посмотрела на своего сожителя.

– Убирайтесь из моей квартиры! Я полицию сейчас вызову! – заорал на Ельского папаша. – С тобой потом поговорим!

– Гонорейный?! – закричала Катюня заполошно, не обращая внимания ни на плач дочери, ни на рёв сыновей, ни на присутствие совершенно непонятного постороннего в доме. – Гонорейный?! – повторила она надрывно. И, молча бросившись на сожителя, стала расцарапывать ему лицо.

Полицию вызвал Ельский.

Полиция приехала. И уехала. Семейные дела.

Владимиру Сергеевичу было – вежливо и корректно, уже не на территории домородящих – объяснено, что никакого состава преступления не имеется. Дети живы. И – относительно многих и многих – здоровы. Оставление в опасности? Это вы про грудничка с опухшими и закисшими глазками? Так мамаша просто засранка обыкновенная. Если в России за обыкновенное засранство родительских прав лишать – так всех детишек надо поголовно в детские дома сдавать. Там тоже, к слову, господин-товарищ доктор, засранство то ещё. Вы, видать, настоящих говнюков в глаза не видели. Хотите, прокатим-покажем? У вас волосы в интересных местах дыбом встанут.