Слепые по Брейгелю - Вера Колочкова Страница 18

Отчего-то вспомнилось, как прошлым летом отмечали ее вступление в «ягодный» возраст, на даче у Вики. Сидели в беседке, вольготно развалившись на скамьях, потягивали красное вино. Саша стоял над мангалом, сторожил шашлыки. Вика нарезала салаты, раскладывала на тарелки мясное ассорти. Сват Леонид Васильевич, отец Максима, захотел сказать то ли комплимент, то ли тост, повернулся к ней крупным туловом.

— Вот убейте, дорогая Машенька Сергеевна, никак в толк не возьму! Каким образом вам удается выглядеть в свои сорок пять на двадцать пять? Поделитесь секретом!

— Ну уж, на двадцать пять, это вы замахнулись, конечно, — осторожно покосилась она на маму Максима, Анну Леонидовну, то бишь на сватью. Слава богу, та улыбалась безмятежно, переводя хмельной взгляд с ее лица на лицо мужа. Потом вдруг усмехнулась, произнесла с легким упреком:

— Лень, ну ты даешь… А отчего бы ей на двадцать пять-то не выглядеть, интересно? И я бы выглядела… При таком-то муже… Не каждый мужчина может всю жизнь прожить рядом с такой беззаботностью, не всем дано, Ленечка. А Машенька — она такая… Машенька в наших земных скорбных делах копаться не любит, Машенька у нас все время вверх смотрит, по верхушкам деревьев гуляет. Да, Машенька? Даже и сейчас…

— Нет, что вы… Я не всегда…

— Да, всегда, всегда. Я уж давно эту вашу привычку приметила. Вы в лица людские редко смотрите, все поверх голов норовите. Только не подумайте, что я это в упрек… Наоборот, ваша женская беззаботность вызывает во мне легкую зависть. Я бы тоже так хотела — поверху взглядом летать, да возможности не имею — заботы вниз тянут. И потому предлагаю выпить не за ваши двадцать пять, Машенька, а за вашего мужа Сашу!..

Вспомнилось, и сердце зашлось болью-досадой. Как же хорошо тогда было. Весело, спокойно, комфортно. И не предвещало ничего. А может, как раз и предвещало? Может, стоило прислушаться к сватьиной зависти, сделать для себя выводы? Вот если бы подсказал кто… Но кто подскажет? Хотя да, Вика пыталась с ней о чем-то таком поговорить… Но что — Вика? Вика не авторитет.

Нет, не хочется сегодня на верхушки деревьев глядеть. Досады больше, чем удовольствия. И вообще… Не сидится как-то, беспокойство внутри болью шевелится. Лучше пройтись, отвлечься на физическую усталость.

Прошлась, а дальше что? В любом состоянии — одно пугливое беспокойство, грызет внутренности, не уходит. Ни сидеть, ни идти, ни плакать, ни вверх смотреть. Ни петь, ни свистеть… Ничего не получается. Скорей бы этот маетный день кончился!

К концу рабочего дня совсем ослабела. Выползла из душного кабинета на улицу, с трудом отделалась от Лены, соседки-попутчицы под предлогом, что надо «зайти в химчистку». Лена впрыгнула в автобус, а она медленно побрела вдоль по улице, неся в себе так и не пролитые за день слезы. Шла, не видела ничего, не слышала. Женщина-ноль. Женщина — пустое место. Женщина — хлипкий сосуд со слезами внутри. Потеряшка.

Так и дошла до дома, встала у подъезда. Подниматься в квартиру не хотелось — страшно было. Что там, в квартире? Соскучившееся за день одиночество накинется на нее с объятием? Придавит, сожмет железной хваткой? И не идти нельзя, слезы на волю просятся. Не рыдать же здесь, у подъезда.

На лестничной площадке перед квартирой пахло борщом. И ударило в голову, сверкнуло внутри невозможным счастьем — Саша вернулся! Боже… Вернулся голодный, борщ варит! Да, и ключи с той стороны в замочной скважине торчат… Господи, дай сил руку поднять, до звонка дотянуться! И чтобы после звонка в обморок не упасть!

Шаги… Шаги в коридоре. Нет, это не Сашины шаги. Славкины, скорее. Нет, это уже невыносимо, в конце концов…

— Привет, мам! А я борщ варю и котлеты жарю, тебя сейчас кормить буду. Ведь наверняка не ела ничего сегодня, да?

— Да… То есть нет, не ела. Но я не хочу, спасибо…

— Здрасте, не хочу! Я что, зря старалась? Иди, мой руки и за стол.

— У тебя там что-то горит, Слав.

— Ой, котлеты…

Славка заполошно понеслась на кухню, локоны на спине подпрыгивали пружинисто и красиво. Интересно, по какому случаю локоны? Вообще-то она кокетливых парадов с волосами не любит… Может, праздник какой сегодня? Папа от мамы к другой женщине ушел, вдарим по тарелке борща от великой радости? Ура, папа свободен от мамы и счастлив наконец?

Вздохнула. Можно себя поздравить, сподобилась на обиду матери-брошенки. Как та героиня из фильма «Любовь и голуби»: «Если узнаю, кто с отцом видится, прокляну…»

— Мам… Ну, чего ты долго копаешься? Иди, у меня все готово…

— Иду, дочка.

Зашла на кухню, села на свое место у окна. Славка поставила перед ней тарелку борща, пристроилась напротив на стуле, в любимой позе, в мальчишечьей, чуть съехав корпусом вниз и широко расставив длинные ноги в джинсах.

— Ешь…

— А ты?

— А я на диете. Мне нельзя борщ.

— Почему? Это же овощи.

— Ну да… Если не считать, что они тушились в масле да плюс бульончик из свиной косточки. Ничего ты в диетах не понимаешь, мам…

— Да, наверное. Я вообще в этой жизни ничего не понимаю, как выяснилось.

— Хочешь об этом поговорить, да?

— Слав… Что за тон? Ты же мне не психолог, ты мне дочь.

— А одно с другим что, никак не соединяется? Я вот, например, очень хочу с тобой поговорить. Просто поговорить, мам. Объяснить тебе кое-что. Можно?

— Валяй…

А борщ ничего, вкусный получился. Надо же, умеет. И чеснока положила в меру, и капусту не переварила. Хозяйственная. Когда успела научиться-то? С ними жила, на кухню только поесть заходила. А теперь поди ж ты… И повариха, и психолог — все в одном флаконе. Хорошо хоть на кушетку родную мать не укладывает. Да, зря говорят, что яйца курицу не учат. Еще как учат. Вернее, учить собираются.

— Мам! Я очень хочу, чтобы ты нормально отнеслась к папиному поступку. Разве это в принципе невозможно? По крайней мере, не делала бы из него трагедии. Нет у тебя права на трагедию, мам. И на папу прав никаких нет.

— Как это, Слав? Я прожила с мужем четверть века, и у меня никаких прав на него нет?

— Да, нет! Ни у кого не может быть на другого человека никаких прав. И неважно, сколько вместе прожили, год, два или двадцать. Никто никому ничем не обязан, понимаешь? Вот чем, например, папа тебе обязан? Ты что, с маленьким ребенком на руках осталась, он алименты должен платить? Или он на жилплощадь вероломно претендует? Ведь нет… Отдал и оставил тебе все, что мог. Меня вырастили, благополучно в самостоятельную жизнь отправили. Чего еще-то? Всем спасибо, как говорится, все свободны!

— Спасибо, Слав… Ты мне очень хорошо все разъяснила. Спасибо, дочь.

— Ну не юродствуй, мам…

— Да нет, что ты. Какое юродство в моем бедственном положении. Ну, давай, продолжай, что же ты! Расскажи, как мне дальше жить. И чем жить. Ты же прекрасно знаешь, что я без папы и шагу ступить не могу, по крайней мере так было все эти годы… Я просто не умею без него жить, Слав. Не научилась. Это неумение давно в состав моей крови вошло, понимаешь ты это или нет?! Нельзя вот так взять и выбросить человека на обочину, если человек верит тебе, если он зависим от тебя полностью! Если он идет за тобой, как за поводырем! Тогда не надо было сразу брать на себя роль поводыря!