Жители ноосферы. Роман-триптих - Елена Сафронова Страница 18

Литературное кафе приглашало на творческие встречи. Стоп, стоп, двадцать пятое сентября — это ж сегодня! Все лучше, чем дома сидеть, — подумала я, а ноги сами уже несли меня по указанному адресу, близкому, точно судьба.

Кафе пришлось поискать. Все двери первых этажей переулка со славным историческим названием вели не туда. Замучилась ошибаться. Только упорство скифского конника, отставшего от племени, но идущего по его следу, не позволило отступить и помогло выудить из путаницы дворов невнятный адрес. На белой стене, к которой притулился флигель из дореволюционного романа, красовалось готическое граффити: «Перадор». Рядом зияла наполовину открытая дверь, подписанная «Клуб гуманитарного содружества». Из нее в сумеречный двор несло музыкой и густым духом съестного. Должно быть, здесь менестрели развлекали рыцарей Круглого стола. Осмотрительно переступала по щербатым, воистину средневековым ступеням вниз. Дошла без приключений.

Темно… лампы, не столько освещающие, сколько подчеркивающие полумрак… накурено… атмосфера вполне богемная. Столики уютные, небольшие. Посторонние компании вряд ли подсядут. Я взяла пива — за березанскую цену дневной дозы Константина Багрянцева. Сразу же понятно, что ходят сюда люди не случайные, что царит здесь плотно спаянный коллектив. Неприкаянный скифский кочевник набрел на чужое стойбище, но пока ему не запретили стреножить лошадь и присесть в отдалении от костра. Тем более что в чужом стойбище уже вовсю гудел курултай.

В современной московской поэзии я, вскормленная Серебряным веком и бардовским пением, не понимала ничего. Особенно повеселил неискушенную гостью столицы мрачный рэпер, который провозглашал рифмованные матюки и пританцовывал со свирепым выражением лица. На третьем фрагменте текста я поняла, что речь рыцарь печального образа ведет о любви, и вроде бы даже платонической. Дождалась аплодисментов и пролавировала между столиками к стойке — за новой порцией пива.

Когда вернулась, меня уже ждали.

Давешний рэпер тяжко дышал и не мог говорить, зато энергично жестикулировал. Я посмотрела на него с состраданием и сунула под машущую ладонь бокал с пивом. Ладонь не промахнулась. Человек выпил, и ему полегчало:

— Добрый вечер! Вы здесь что?

— Я здесь пиво пью, — объяснила я очень глупо. — А что, нельзя? Еще стихи слушаю. Я ваше место заняла?

— Нет, просто я вас раньше не видел, ну и решил, что вы от Сотского.

— Я сама от себя. А Сотский — это кто?

— Да если не знаете, неважно. И не от Хивриной?

— Господи милосердный, прямо как в мебельном магазине в период застоя! От кого, от кого… Я с улицы пришла. Мимо шла — и в подвал спустилась! На литературный вечер! Нельзя?

— Можно. Это просто… ну, я думал, от других объединений.

— До чего все серьезно! — прониклась я уважением. — Да вы пиво-то пейте, я пойду еще куплю.

Хотя это пиво первоначально было Ленкиной дубленочкой к зиме. Скорняки на рынке в Березани продавали дивные домодельные вещички. Такую-то я и наметила купить дочке, а теперь честные планы грубо корректировались. Я, право, не мать и не мачеха — так, удочерительница. Ну ладно, — оправдала я себя, теперь уже знаю издания, где можно подхалутрить, авось прорвемся!

— Вам понравилось? — спросил рэпер, глотая пиво. Будто прирос к моему столику.

— Ну, я бы столько рифм на слово «б…» не придумала. Мне в голову лезут только глагольные, — а что я еще могла сказать, тундра непроцарапанная в сфере высокой литературы?

— И все?! — даже обиделся человек искусства. — Это все, что вам понравилось?!

— Я тут новичок. Ничего не понимаю. Может быть, дальше послушаю — пойму.

— Вы вообще кто?

— Я — журналист.

— А-а-а… Писать будете?

Я прикинула в уме. В журнале, где я подрабатывала, заказывали коммерческие материалы — про строителей да про банки. Литературное кафе в этот контекст не укладывалось.

— Думаю, что нет.

— Конечно, вы ведь только по заказу пишете… За бабло.

Я, значит, с ним миндальничаю, а он не церемонится!.. Ну держись, враг — скифский конник почуял недоброжелательство чужаков.

— Ничего не понимаете, но везде лезете, и потом публикуете страшную чушь, — это я не раз слышала еще в Березани, от того же Тигромордова или дражайшего Багрянцева, дважды бросавшего литературный институт. Больше всего удивляло то, что помимо стихов рэпер говорил не матом. — Для людей нашего круга слово «журналист» вообще-то ругательное…

Моя ответная реплика — скорее, тирада — не заставила себя ждать: небось правда с газетных полос глаза колет, а если сюда журналистам вход воспрещен, так и надо было указать в афише!

— Владислав! Ты чего девушку обижаешь!

— Я не девушка, — в том же тоне выдала я. — Я журналист!

И только потом обернулась.

Человек, возникший за моим левым плечом, на манер беса-искусителя, скорее понравился моей женской сущности, потому что не был похож на Константина Багрянцева. Не тощий, а, скорее, упитанный, не длинноволосый, а стриженый, не в пестром кашне на кадыке, а с распахнутым воротом. Но это был чужак, а я уже развоевалась.

— Эта девушка сама кого хочешь обидит! — наябедничал между тем рэпер, которому вовсе не шло горделивое шляхетское имя. — Прикинь, она мне объяснила, что журналисты всегда пишут объективно, а мы их не понимаем.

— Что вы передергиваете! — возмутилась я.

— И что они все высокие профессионалы, — гнул свое рэпер.

— Профессионализм бывает разный, — глубокомысленно заметил мой новый противник. — Офицеры КГБ, вероятно, все профессионалы, но этого недостаточно, чтобы их уважать. Ничто не может перевесить мерзости их профессии…

Короче, мы все трое сцепились не на шутку, и вокруг нас в прокуренном воздухе запахло грозовым электричеством. Бес-искуситель оперировал моральными категориями и напирал на беспринципность журналистики как таковой. Был он подкован — видно, не в первый раз выдерживал баталии на эту тему:

— Вы, барышня, наверное читали повесть Сергея Довлатова «Компромисс»? По глазам вижу…

— Спасибо за барышню, кавалер. Читала, только…

— Не перебивайте, будьте добры! Помните замечательную фразу, характеризующую вашу профессию: «Заниматься журналистикой — значит любить то, что невозможно любить, и выдавать вранье за правду»? Лучше не скажешь.

— Сказано отменно, только не в этой повести — раз! Довлатов имел право на эту реплику, поскольку жил и умер журналистом — два. А вам бы я не советовала в таком контексте цитировать нашего человека! Вы, видимо, ни разу в газету строчки не написали!..

— Естественно! И не напишу! Но принижать Сергея Довлатова до уровня газетного борзописца — преступление против мировой культуры! Довлатов — это достояние ноосферы!..