Звук воды - Юкио Мисима Страница 18

Они сели на свои места. Открыли программку и принялись что-то обсуждать. У отца было лицо упрямца, а миловидная девочка была самой настоящей душечкой.

Стоило один раз взглянуть на этого мелкого банковского служащего и его дочку, которые пришли на третий ярус стадиона, чтобы послушать «Пастораль» Бетховена, и становилось ясно, что мужчина рано овдовел и так и не женился во второй раз; что он заботливый отец, который следит за тем, чтобы дочка была чисто и по моде одета, и хочет, чтобы она с детства привыкла к хорошей музыке и в будущем получила бы достойное образование; было ясно также и то, что, вернувшись домой, они будут сидеть на кухне под лампой и говорить о сегодняшнем концерте, но недолго, потому что надо пораньше лечь спать, чтобы завтра утром встать бодрыми и готовыми к новому дню…

На сцену вышел дирижер-иностранец. Аристократичные седые волосы и белый полуфрак красиво засияли в лучах прожекторов. Раздались аплодисменты. Он взошел на дирижёрский помост и медленно поднял палочку. Стадион затих.

В это время люди, сидящие неподалеку от папы с дочкой, заговорили о каких-то своих делах. Лысеющий клерк повернулся и, не разнимая сцепленных в замок рук, зашикал на них, требуя тишины.

Оркестр заиграл «Пасторальную» Бетховена.

Когда закончилась первая часть, границу между небом и землей уже затопила мгла. Музыка плыла по ветру и звучала то громче, то тише. Поток ветра искажал звучание.

Но Сёитиро толком не вслушивался в музыку. Он даже не смотрел в сторону далекой сцены, туда, где тускло поблескивали духовые инструменты. Все его внимание было поглощено сидящими впереди отцом и дочерью.

Сёитиро не испытывал ни ревности, ни зависти. Этот молодой изможденный портной, которому едва исполнился двадцать один год, обладал неплохим нюхом. Запах бедности не спутаешь ни с чем. Это — опознавательная черта, по которой бедные люди узнают друг друга. И банковский клерк с его дочкой, пусть и не так сильно, как Сёитиро, но тоже источали этот запах.

«Я убью отца не потому, что он силен. Не потому, что он мешает мне расти, — подумал Сёитиро. — Я убью его потому, что он бессилен и не борется за свою жизнь. Он — живой мертвец. Я ничего не боюсь. Даже если бы Кикуко и не подговаривала меня, я все равно в конце концов убил бы отца, потому что это разумно. Я послушно соблюдаю законы, и как бы трудно нам ни жилось, я бы никогда ни у кого ничего не украл. Но убийство отца — это другое. Это правильный поступок».

Ему льстило, что он идет на убийство не из страха.

Кэндзо всегда давил на них, навязывался им, лип как банный лист. На все у него был один ответ: «Я — отец, вы — дети» (не слишком ли последовательно для сумасшедшего?). Он постоянно твердил, словно оправдывался перед самим собой: «Я хороший отец!» А его молящий о прощении взгляд?.. Пришла пора положить всему этому конец.

Бедная сестричка. Привязанная к постели болезнью, она не может вырваться из лап жестокого паука; из паутины, которой он оплел ее, связал по рукам и ногам. Ей больно расстаться с братьями, и она не ложится в больницу, прекрасно понимая, что единственный путь к спасению — это смерть. И чем ближе это страшное спасение, тем сильнее ее желание освободиться от пут.

Глядя на сидящих перед ним отца и дочь, являющих собой полную противоположность тому, что видел он у себя дома, Сёитиро со всей ясностью прочувствовал то, что, должно быть, чувствует каждую минуту его сестра.

В музыкальном мире безмятежная пастораль сменилась штормом. Громом загрохотал большой барабан. Сёитиро вспомнил грозу, которая случилась два-три часа назад во время его разговора с сестрой, и сердце его сжалось от боли.

Раздались аплодисменты. Музыка смолкла. Начался антракт.

Сёитиро хотел встать, но не мог. От волнения тело отказывалось ему подчиняться. И даже курить не хотелось.

Началось второе отделение. «Летучая мышь» в исполнении императорской оперетты. Вальс не радовал, не возбуждал. Сердце словно гладили против шерсти. Сёитиро ушел, так и не дослушав вальс до конца.

Он отправился в декораторскую мастерскую, чтобы добыть то, о чем просила его сестра.

Кикуко взяла из рук брата маленький бумажный фунтик. Приподнявшись на постели, она осторожно развернула его. В комнате было очень жарко, так как окно оставалось закрытым: Кикуко боялась, что неожиданный порыв ветра унесет их сокровище.

Она поглядела на белые кристаллы, и лицо её просияло.

— А потрогать можно?

— Не вздумай. Пятнадцать сотых грамма — это смертельная доза. Я специально в справочнике проверил. — Брат забрал у нее из рук бумажку с кристаллами и снова аккуратно их завернул.

— И что ты будешь делать?

— Я подложу ему это в юноми [15].

— Папа сейчас гуляет.

— Но до вечера-то он вернется. Отец, когда с прогулки приходит, сразу пить просит.

— Только не говори Сигэ. Ладно? Ему вовсе не нужно об этом знать.

— Конечно не скажу. Думаешь, я хочу его в это впутывать? Он вообще ни при чем. — С этими словами Сёитиро вышел из комнаты и спустился на первый этаж.

Никогда еще Кикуко не ждала отца с прогулки с таким нетерпением. Солнечные пятна передвигались по полу комнаты, и она загадала, что, когда они доберутся до стола, тогда и придет отец. Впервые в жизни она с надеждой прислушивалась к назойливому шуму патинко, считая каждый металлический звук, каждый падающий шарик. Мир вокруг Кикуко уже начал изменяться. Один, два, три, четыре, пять… — считала она звонкие удары. На один из этих ударов откроется дверь, отец зайдет в дом и выпьет воды из своего юноми. Шум, который до вчерашнего дня мучил ее, сегодня стал ей опорой. Мир повернулся к ней лицом, протянул ей руку помощи.

Но, как назло, именно сегодня отец очень опаздывал. Часы показывали начало шестого. Кэндзо все еще не возвращался. И тогда Кикуко охватила другая надежда, и ее сердце бешено застучало от радости.

— Может быть, Боженька нам помог? В тот самый день, когда мы собрались совершить задуманное, он уберег нас от греха и убил папу своей божественной рукой… Может быть, у папы на улице случился приступ его ужасной болезни, он упал под грузовик…

Под воздействием этой мысли тонкая кожа ее щек, на которой отражались все испытываемые ею чувства, вспыхнула алым. Волна радости поднялась еще выше, и вслед за ней Кикуко поднялась с постели и вышла на лестницу. Обычно, усевшись на верхнюю ступеньку, она медленно — ступенька за ступенькой — сползала вниз, но сегодня, воодушевленная надеждой, она оперлась рукой о стену и начала спускаться по лестнице в полный рост.

Внизу раздался звук открывающейся двери. От неожиданности Кикуко застыла на ступеньке, парализованная страхом.

Нет, это не отец. Дверь не раскачивается, не дребезжит, а стремительно распахивается под напором молодой силы. Удивительное дело, Сигэдзиро вернулся домой раньше отца.