Король - Дональд Бартельми Страница 18

– В действительности начало военных операций сейчас – моя прерогатива. По закону я – главный правительственный чиновник, благодаря достославному легкомыслию королевы. Признаю, народ любит Артура и, вне всякого сомнения, последует за ним. У меня же имеются военные подразделения, лояльные мне, а также немалое количество людей видит во мне альтернативу великому королю. Если Артур пожелает сравнять Лондон с землей – на здоровье.

– Лондон кошмарно страдает от бомбардировок. Артур не захочет дальнейших разрушений.

– Я так и думал.

– Значит, ситуация – несколько патовая.

– Более того, должен вам сказать, Вестминстерское аббатство, Парламент, Британский музей, Музей Виктории и Альберта и некоторые другие достопримечательности я распорядился – заминировать. Дворец в их число, может, входит, а может, и не входит. Рабочим мы сказали, что роем бомбоубежища. Если Артур предпочтет, он может создать немаленькую кучу достопримечательного мусора по одному лишь слову.

– Все это – изрядное безумие.

– Это фантазия, – сказал Мордред. – Моя. Я развлекался ею с детства.

– Невыразимо подло. Чего вы надеетесь добиться?

– Мне хочется, чтобы Артур погиб. По возможности – блистательно.

– Но ведь он ваш отец .

– Он мне такой же отец, как серп – снопу пшеницы. Не стану утомлять вас перечислением Артуровых недостатков. Вам довольно знать, что я себя считаю безотцовщиной. И вы проинформируете об этом короля.

– Вряд ли он пойдет вам навстречу.

– Это уж точно. И все равно я подвел его к краю пропасти. Быть может, ветерок…

– Но что, если позволите так выразиться, вы представляете, по вашему мнению? Руководство – всегда олицетворение того или иного принципа, а ваш я что-то разобрать никак не могу.

– Противоядие от царственности, вероятно.

– Сэр Перси Плачент сочинил новую оперу с нападками на Артура!

– Называется „Грааль“, и Грааль в ней – бомба, коя осчастливит всех навсегда!

– Бомба, коя осчастливит всех навсегда! Не та ли это бомба, о коей уже некоторое время тому говорил Синий Рыцарь?

– В опере устройство работает не на кобальте, как предполагал Синий Рыцарь, а на мощном эвфонии!

– А что есть эвфоний?

– Сплав эвропия и эврикия. В Первом акте его обнаруживают, во Втором – очищают, в Третьем – взрывают!

– В Первом акте все осуждают Артура за то, что у него нет такой чудесной бомбы, во Втором – все решают, что с этим нужно что-то делать. В Третьем акте бомба срабатывает!

– Мощная парабола политической практики!

– Вот именно! Бомба – метафора страданий тех, кто стонет под игом!

– А кто стонет под игом?

– Народ стонет под игом!

– А музыка – современна?

– Изумительно современна! Используется всего девятнадцать нот, однако изводятся они столь непреклонно, формируются и переформируются с такой беспрестанностью, что между актами приходится менять оркестр!

– Кларисса, разбойница с большой дороги, поет главную женскую роль!

– Таланты ее многочисленны и разнообразны! Она – живая и ходячая провокация!

– Она поет, обнажив одну грудь! Крупной и приятной формы, по профилю своему – римской!

– Это и наводит на мысль об избавлении и революции!

– Сэр Роже что ни вечер сидит в первом ряду балкона, разинув рот!

– Сердце его раздирается на части прежестоко! Его преданность Артуру…

– А в партере драки?

– И в пивных гвалт! Множество проломленных черепов говорит о возбужденных мозгах и раздраженных печенках!

– Пока Артур не отречется, бунт не прекратит своего течения!

– А этого не случится никогда! Сэр Кэй попробовал остановить представление, и кончилось все тем, что всю личность ему извозюкали хамсой и слюнями!

– Значит, правда все, что говорят!

– А что говорят?

– А говорят, когда тональность музыки меняется, преображаются форма и очертания государства!

– Такая пагуба мне нравится едва ли!

– Но грянет то, что нас сильнее опечалит!

В кафе „Балалайка“ Ланселот и Гвиневера за кофием.

– Все эти люди, которым неведомо, кто мы!

– Анонимность, – сказал Ланселот, – вот что я всегда лелеял.

– А это местечко – tres'gai [5]. Кстати, боюсь, дирижеру Королевской Филармонии придется нас покинуть.

– Почему?

– Из-за программы. Он же играет одни реквиемы. Форэ, Берлиоз, Моцарт, Верди, Дворжак, Хиндемит…

– В военное время – не так уж плохо.

– …снова и снова. Мне намек ясен, однако публика заслуживает чего-то чуть более вдохновляющего, ты не считаешь? Где-нибудь там – клочок веселости, быть может? Тебе, разумеется, его концерты пришлись бы по вкусу. С твоей склонностью к громоподобным реквиемам.

– Едва ли я уместен в человеческом обществе, это правда.

– Изумительно сурово, – сказала Гвиневера. – Ты лязгаешь во сне, знаешь ли. Изумительно. У меня же – приступ бездыханности.

Ланселот потянумшись к ней.

– Не здесь.

– Я мерзок и презренен, – сказал он, – ибо не могу принесть радости любви моей.

– Уверяю тебя, вина в том моя. Я пуста, как устричная скорлупа. Когда тебя нет рядом, я изобретаю себя, сочиняю Гвиневеру и проживаю эту Гвиневеру. Но в те нечастые мгновенья, когда ты со мной, Гвиневера эта отбывает куда-то прочь, и мне остается лишь… бездыханность, наверное.

Ланселот сокручинимшись.

– Я жалок и подонист, – сказал он, – и ныне ж я должен уйти, дабы молить о твоем прощении.

– Ты должен уйти, дабы молить о моем прощении?

– Есть жалкая хижина, где я выполняю епитимью. В Кардиганшире. Вроде хлева для прокаженных. Я парюсь там и бичую себя. Прямо туда-то я нынче же и удалюсь.

– Изумительная мысль, – сказала Гвиневера. – Я еду с тобой.

– Тебе нельзя. Тебе вскоре видеться с Артуром.

– Я не виделась с ним все эти месяцы. Мне донесли, он постарел.

– Артур вечен, – сказал Ланселот. – С тем же успехом ты могла бы выразиться о камне: камень постарел.

– Его поведение по отношению ко мне являет – временами – твердокаменность. Но жаловаться грех. Он все эти годы был мне хорошим мужем. По его собственному определению.