Контора Кука - Александр Мильштейн Страница 18

Паша хотел сказать, а может, это не белуга, а белая горячка, но промолчал: коммивояжёр был нужным человеком…

А потом море стало водкой, а «комета», или просто сам Паша, — подводной лодкой, ага… они с постояльцем так быстро напились коричневатой перцовкой и беленькой (0,7 + 0,5), что продолжения разговора Паша вообще не помнил — в памяти остался только вой белуги…

Точнее, слова постояльца — о вое, который он «зрозумив»…

В его собственной новой квартире в Мюнхене (первой самостоятельной Пашиной квартире — где бы то ни было) вид из окна оказался менее живописен, чем в гостинице, которую напоминал фасад его теперешнего дома… Но, с другой стороны, в здешнем доме был один такой прикол… почти причал, ну да… который довольно сильно сказался на всей этой истории впоследствии…

Однако гарсон наш не сразу туда прошёл, когда въехал в эту квартиру… так что и мы не будем спешить, воссоздавая тем самым… хотя бы частичную хронологичность — ну, чтобы слово не сказывалось быстрее, по крайней мере, чем дело делалось.

Потому что обустраивался Паша очень медленно, вполне разумно направляя все силы на то, чтобы закрепиться на работе, а приходя домой, просто заваливался сразу спать — первые дни, потом он стал всё же зависать на некоторое время на кухне с лэптопом, читая почту и не только почту…

Вообще-то обстановка в квартире в первые два или три месяца Пашиного в ней приживания уже описана, но напомним: большая единственная комната казалась ещё больше от того, что в ней было, что называется, шаром покати, то есть вообще никакой мебели, и на кухне тоже — ни стульев, ни стола, только два навесных шкафа для посуды, которой, в свою очередь, тоже не было.

Холодильник не мебель, но мы и его уже успели описать, во всяком случае, его размеры и тот нехитрый способ, которым он превращался в письменный стол, вмещая в себя Пашины колени…

Сидел Паша при этом на раскладном садовом креслице, которое дали ему Ширины.

А спал, как мы уже тоже говорили, на полу — на матрасе, который привезли ему друзья всё тех же Шириных, и к ним, Шириным, мы в свою очередь тоже ещё вернёмся…

Стало быть, Паша…

Паша сел на креслице и, частично «вписавшись» в выключенный холодильник, ткнув пальцем, разбудил вздремнувший было лэптоп.

На экране возникла маска Гугла, и Паша набрал в ней слова, которые только что вспомнил на балконе, глядя на ландшафт, состоявший из немецкого «частного сектора» и вполне наднациональной «промзоны», в котором — ландшафте — по вечерам особенно выделялись огоньки многоэтажного пуфа, то есть дома терпимости, стоявшего довольно далеко от Пашиного дома, но перед ним — перед пуфом то есть — были только низкие деревца и одно— и двухэтажные домишки, вот пуф так поэтому хорошо и виднелся.

Паша, когда его впервые увидел, подумал, нельзя ли было за счёт этого «неудобного» вида из окна… немного сбить цену на квартиру… или хотя бы «провизион», то есть гонорар маклерши… «Вы представляете себе, что я должен буду каждый раз что-то плести, когда у меня будут гости — особенно женщины… замечая, как эта деталь панорамы вводит их в неловкость…»

Но когда он осматривал квартиру, был день, пуф не горел полусотней красных окон, и Паша его не заметил, днём это было просто высотное серое здание в самом начале промзоны… «Да маклерша всё равно бы парировала, — подумал Паша, — да и что опосля… Ну, в шутку я бы сказал, и всё, а так не сбил бы ни фига ни одного цента… тут даже профсоюзы есть, что уж здесь может быть inconvenient или там uncomfortable… Скорее даже наоборот — удобно, пуф рядом, во всяком случае, она бы так и сказала, да ещё и попыталась бы надбавить… а и в самом деле пора туда пройтись на экскурсию… вот только пока что, как в том Ширинском анекдоте: „Вас работа удовлетворяет?“»

Ещё дальше, днём представляя собой утолщённый отрезок горизонта, ночью маркируя собой границу между небом и землёй, светилось — иногда точно таким же красным светом, как и «окна терпимости», — кольцо нового футбольного стадиона.

Впрочем, Паша смотрел на него скорее издали, чем сверху, и оно для него не выглядело тором — просто отрезок или, точнее, вытянутый вдоль горизонтальной оси прямоугольник из света.

Иногда красного, иногда синего, иногда просто белого цвета — тогда оно было похоже на тулбар, придавая виду из окна ещё бо́льшую дигитальность…

Хотя Паша, как мы уже сказали, сидел теперь спиной к окну, возле выключенного холодильника, и перед его глазами был экран в прямом смысле и тулбар гугла, где он и набрал слова «выть белугой» и среди возникших ссылок выбрал наугад эту:

РЕВЕТЬ БЕЛУГОЙ

Это словосочетание — ошибка. Точнее говоря, в него вкралась как бы «устная опечатка». В морях водятся два совершенно различных живых существа: рыба белуга, самая крупная из семейства осетровых (как и все другие рыбы, она никогда не ревет, не воет), и промысловый зверь белуха — одно из китообразных животных, дельфин, обладающий белой голой кожей. Вот у белух есть голос: передвигаясь стадами в море, они испускают своеобразное мычание, нечто вроде бычьего рева. Двух этих животных язык спутал. Почему?

Вероятно, не без влияния одной особенности нашего русского произношения. Букву «г» у нас кое-где выговаривают как звук, несколько похожий на «х»: «хора», «бохатый». Так, возможно, произносили и слово «белуга» некоторые говорившие. Другие, по привычке исправлять неверный выговор, заодно переделали на «правильный» лад и похожее слово «белуха».

Впрочем, это объяснение никак не может быть сочтено бесспорным.

Так или иначе, «реветь белугой», «вздыхать как белуга» значит: испускать громкие и печальные стоны. Это выражение, хоть оно и ошибочно, понимает каждый. А скажите вы правильно: «Реветь белухой» — вас не поймут, да еще и поправят. Кто же будет при этом прав? Таковы причуды нашего языка.

Прочитав это, Паша слегка развеселился, ведь словосочетание употребил как раз человек, приехавший из «кое-где», ну то есть он говорил «г» на украинский манер и, может, это и имел в виду под «понял»…

«Да нет, он имел в виду совсем другое, „ракету“, которая напомнила ему белугу-белуху… Шашлычная, кстати, к тому моменту уже тоже не работала, — думал Паша. — Дельфина с белоголой кожей или вроде того…»

После этого он постарался выбросить всё это из головы, потому что воспоминание стало стремительно приближаться — в том смысле, что Паша вдруг вспомнил о близости заправки, где водку можно было купить… да хоть бы и сейчас.

Заправка, в отличие от магазинов, работала круглые сутки и была совсем недалеко, на велосипеде, который ждал пристёгнутым к железной скобе возле подъезда, можно было обернуться всего за три минуты…

Но причин НЕ выпить было много. И завтра на работу, и наименее светлые воспоминания, связанные с водкой и… last but not least — цена на заправке была раза в полтора, если не в два… больше, чем в дневном магазине.

Да и банальная установка — «один не пью», она тут тоже сработала, в общем, Паша поборол соблазн.