Гадкие лебеди кордебалета - Кэти Мари Бьюкенен Страница 18

—Я не принимаю визитеров во время работы.

—Он из галереи месье Дюрана-Рюэля,— говорит она, уперев руки в бока.— На нем хороший сюртук. Кашемировый. И розетка Почетного легиона в петлице.

Мне хочется, чтобы она сумела настоять на своем. Я тогда успею прикончить свою еду.

Хороший сюртук месье Лефевра не скрывает худобы. Он свисает с плеч так же, как свисал бы с веревки. Сняв цилиндр, он кланяется. Седые волосы тут же спадают вперед, хотя они густо напомажены. Он жмет руку месье Дега и говорит, как восхищается его пастелями и картинами маслом, особенно теми, на которых изображены балерины, и тут видит меня — рот у меня набит телятиной.

—Мадемуазель ван Гётем из класса мадам Доминик,— говорит он, и я киваю, глядя в пол. Откуда он знает мое имя?

—Я испытываю определенный интерес к крыскам,— говорит он мне, а потом обращается к месье Дега: — Взгляд мечется между торчащими ключицами и красными руками, свойственными этому неуклюжему возрасту. Ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем облегчение их пути из школы в кордебалет и выше.

—Ах,— говорит месье Дега,— когда я увидел ее в классе мадам Доминик, то подумал, что ее лопатки похожи на режущиеся крылья.

Он расчищает участок на столе рядом со мной и кладет туда лист серой веленевой бумаги с тремя набросками. Я нарисована несколькими штрихами — сзади, спереди и сбоку, всегда голая, ноги в четвертой позиции, а руки сцеплены за спиной. Когда папа был жив, я привыкла раздеваться за куском старой простыни, отделявшим угол комнаты. В прошлом году, когда его не стало, старая простыня пригодилась для сна. Мне почти сравнялось четырнадцать, и на груди у меня набухли выпуклости, я стала поворачиваться спиной к Антуанетте, Шарлотте и маман, боясь, что кто-нибудь из них начнет смеяться надо мной.

Меньше всего мне нравится тот набросок, где я изображена спереди. Дело даже не в грязном пятне между моими ногами и не в карандашной линии, обрисовывающей мою грудь. Дело не в наготе. Я легко могу позировать голой, хоть месье Дега, хоть кому-то другому. Вспоминая, как я тряслась в первый раз, я удивляюсь, к чему только может привыкнуть девушка, насколько второй раз легче первого, а третий — второго. Мне не нравится мой задранный подбородок. Я могу его задирать, но в тишине мастерской. Да, я голая, но я стою перед мужчиной, который уже тридцать раз видел меня голой. Мне становится стыдно. Месье Лефевр смотрит на рисунок, не представляя, как я съеживаюсь, когда в мастерскую входит хотя бы Сабина. Лицо на рисунке — это лицо девушки, которая носит строгую блузку и юбку в пол.

Месье Лефевр очень долго смотрит на бумагу. Потом он снимает перчатки и проводит по рисунку длинным пальцем. Палец дрожит, проходя над моим нарисованным позвоночником, потом касается нарисованной линии, которая начинается между лопатками и доходит до самого зада. Он облизывает губы розовым языком, и я невольно чуть-чуть выгибаю спину.

—Действительно, крылья,— говорит он.

Потом он смотрит на меня, а я изучаю котлету на тарелке. После этого они начинают беседовать так, как будто меня рядом нет. Говорят, что у меня слишком крупные локти и колени для таких худых рук и ног. Обсуждают мышцу, идущую от бедра к колену. Мой низкий лоб. Если бы я была храбрая, как Антуанетта, я бы поинтересовалась, заметили ли они, что у меня есть еще и глаза. Но я просто жду, держа спину прямо, потому что, по мнению мадам Доминик, горбиться — хуже, чем плеваться.

—Давайте-ка посмотрим на ваши крылья, мадемуазель ван Гётем,— говорит месье Дега.— Покажите нам свою изящную детскую спину.

Он предлагает мне раздеться перед месье Лефевром? Сбросить шаль с плеч прямо здесь, хотя в его мастерской я всегда раздеваюсь за ширмой? Я смотрю на него, а он только нетерпеливо шевелит пальцами. Шесть франков за четыре часа. Хорошие деньги, а четыре часа еще не миновали.

Повернувшись к ним спиной, я скидываю шаль с плеч, но при этом плотно прижимаю ее к груди. Слышу дыхание за спиной, а потом чувствую, что чей-то палец на этот раз касается уже не нарисованного, а моего собственного позвоночника. Я вздрагиваю, не успевая даже сообразить почему. Кто-то наклоняется ближе, я отшатываюсь, и палец оказывается далеко от моей спины.

—Пойдемте,— говорит месье Дега.— Я покажу вам законченную картину.

Они поворачиваются, а я сразу заворачиваюсь в шаль. Я отреагировала мгновенно. Быстрее, чем успела подумать. Как будто Мари Первая раньше всех узнала о тянущемся ко мне пальце. Я уверена, что это был месье Лефевр.

Он проводит в мастерской еще полчаса, разглядывая картины, записывая что-то в кожаную книжечку. Но теперь все нервничают, и его удерживают здесь только хорошие манеры. Месье Дега показывает ему две картины, а потом передумывает и разворачивает их к стене.

—Они еще не закончены,— поясняет он.

Месье Лефевр тянется, чтобы повернуть один из холстов снова, но месье Дега рявкает:

—Не трогайте!— и добавляет повежливее: — Над ним еще надо поработать.

После этого они умолкают. Руки у обоих сложены на груди, они обмениваются парой слов, которые звучат довольно сухо. Перед уходом месье Лефевр подходит к столу и прощается со мной, несмотря на то что он старше даже моего отца. Он коротко кивает, и я чувствую его запах — запах запертой комнаты.

—До встречи,— говорит он.

До какой встречи? О чем он? Он собирается прийти в Оперу, где я раньше ни разу не видела мужчин? Он будет меня искать? Нет, он просто ведет себя благородно. Он хочет, чтобы я на мгновение забыла о разнице между нами. Как будто возможна дружба между мужчиной с розеткой Почетного легиона и девушкой с выпуклыми мышцами на бедре.

—Какой неприятный человек,— говорит месье Дега, когда Сабина закрывает за ним дверь.

—Это невежливо,— сердито говорит она.

Месье Дега указывает на меня пальцем и машет рукой в сторону мольберта, предлагая мне вернуться к работе.