На игле - Ирвин Уэлш Страница 18

Я не мог сказать Лиззи о сейшене в «Бэрроуленде». Никакой, бля, возможности, чувак, я тебе говорю. Я купил билет после того, как достал «чёрного». Я был на голяках. А у неё день рождения. Или билет, или подарок. Выбора не оставалось. Выступал Игги Поп. Я думал, она меня поймёт.

— Ты покупаешь билеты на всяких ёбаных Игги Попов и не можешь купить мне подарок на день рожденья! — Вот что она сказала. — До каких пор я должна нести этот чёртов крест? Дурдом какой-то.

Я не обиделся. Она была права. Я сказал ей типа того, что я сам во всём виноват. Наивный бедняга Томми. Ёбаный ты по голове. Вечно принимаешь удар на себя. Если б я был хоть чуть-чуть более, как бы это сказать? двуличным, я бы ничего не сказал ей про билеты. Но когда я слишком взволнован, у меня вся душа нараспашку. Бесстрашный Томми Ган. Бедный дурачок.

Поначалу я ничего не говорил ей о сейшене. Но за день до концерта Лиззи сказала мне, что мечтает сходить на «Обвиняемую» . Там играет та же актриса, что и в «Таксисте» . Честно говоря, мне не хотелось идти на этот фильм: слишком много вокруг него шумихи и рекламы. Но дело, как ты понимаешь, было не в этом, а в том, что я сидел жопой на билетах на сейшн Ига. Поэтому я вынужден был рассказать о «Бэрроуленде».

— Завтра я не могу. У меня билеты на сейшн Игги Попа в «Бэрроуленде». Я иду вместе с Митчем.

— Так, значит, тебе приятнее пойти на концерт с этим долбаным Дэви Митчеллом, чем идти вместе со мной в кино? — Бедняжка Лиззи. Это был риторический вопрос, шаблонное оружие женщин и психопатов.

Спор перерос в обычное выяснение отношений. Я инстинктивно шёл на конфликт и готов был ответить «да», но это означало бы, что я посылаю Лиззи на фиг, а я ужасно люблю заниматься с ней сексом. Боже мой, как я это люблю! Особенно раком, когда она тихо постанывает, положив свою красивую головку на жёлтые шёлковые наволочки, у меня дома; Картошка стибрил их в магазине «Всё для семьи» на Принсис-стрит и подарил их мне для уюта. Я знаю, мне не стоит слишком откровенничать о нашей жизни, чувак, но воспоминание о том, какая она в постели, настолько ярко, что его не способны затмить ни её грубость, ни склочный характер. Как бы мне хотелось, чтобы Лиззи всегда была такой, как в постели!

Я бормочу нежные извинения, но она сурова и неумолима: красивая и сладкая только в постели. Из-за этого порочного круга она утратит красоту раньше времени. Она называет меня самым последним долбоёбом на свете и ещё кучей обидных словечек. Бедняга Томми Ган. Ты больше не великий вояка, а великий засранец.

Игги не виноват. Как я могу обвинять этого парня? Откуда ему было знать, когда он включал «Бэрроуленд» в свой гастрольный тур, что это поссорит двух людей, о существовании которых он даже не догадывается? Так думать может только полное чмо. Просто это была капля, переполнившая чашу. Лиззи — «железная» леди. Но я всё равно счастлив. Мне завидует даже Дохлый. Быть парнем Лиззи — это привилегия, но положение, как говорится, обязывает. Выходя из бара, я чувствовал, что уронил своё человеческое достоинство.

Дома я закинулся платформой «спида» и выжрал полбатла «Мерридауна». Мне не спалось, я позвонил Рентсу и пригласил его позырить фильмец с Чаком Норрисом. Завтра Рентс уезжает в Лондон. Он там бывает чаще, чем дома. Тусуется с «чернушниками». Он вступил в такой себе синдикат с этими чуваками, с которыми познакомился несколько лет назад, когда работал на пароме «Харидж-Гаага». Когда он приедет в Дымный Городишко, то пойдёт на Ига в «Таун-энд-Кантри». Мы пыхнули, и нас пробило на ха-ха, когда Чак начал пиздить кучи коммуняк-антихристов со своим неизменным запорно-стоическим выражением лица. По трезвяни смотреть это невозможно. А под кайфом — глаз не оторвёшь.

На следующий день у меня весь рот обсыпало мерзкими язвочками. Пришёл Темпс (Гев Темперли) и сказал, что так мне и надо. По его словам, я угроблю себя «спидом». Ещё Темпс сказал, что с моими оценками мне нужно искать работу. Я брякнул ему, что он говорит, как моя мамаша, а не как друг. Хотя Гев в чём-то прав. Он работает на бирже труда, и мы всегда выуживаем у него полезную информацию. Бедняга Темпс. Наверно, он не спал из-за нас с Рентсом всю ночь. Темпс терпеть не может биржевых кротов, которые оттягиваются, как обычные работяги. Но его тошнит от того, что Рентс каждый божий день расспрашивает его о правовых процедурах.

Я пошёл к мамаше, чтобы стрельнуть немного бабла на сейшн. Мне нужны бабки на поезд, на бухло и на наркоту. Я выступаю по «спиду», он классно идёт под «синьку», а бухнуть я любил всегда. Томми — чисто «спидовый» торчок.

Мамаша читает мне морали о вреде наркотиков и говорит, что я разочаровал её и батяню, который очень переживает обо мне, хотя и мало об этом говорит. А потом, когда батя возвращается с работы, а мамаша уходит наверх, он говорит мне, что она очень переживает обо мне, хотя и мало об этом говорит. Если честно, говорит он мне, он очень разочарован моим отношением. Он надеется, что я не принимаю наркотиков, и пристально изучает моё лицо, как будто там что-то написано. Странно, я знаю «чернушников», плановых и «спидовых» торчков, но самые конченые нарики — это «синяки» типа Сэкса. Это погремуха Реба Маклафлина, Второго Призёра. Он буквально не просыхает, чувак.

Я стреляю денег и встречаюсь с Митчем в «Хэбсе». Митч до сих пор ходит с этой девицей по имени Гэйл. Хотя тут и дураку ясно, что она ему ещё не дала. Поговорив с ним минут десять, я сразу просекаю ситуацию. Ему хочется набухаться, и я стреляю у него капусты. Мы выдуваем четыре пинты крепкого и садимся на поезд. По дороге в Глазго я выпиваю ещё четыре банки «экспорта» и закидываюсь двумя платформами «спида». Раздавив пару кружек в «Сэмми Доу», мы едем на такси в «Линч». После очередных двух пинт (а может, трёх?) и ещё одной платформы «спида» в параше мы начинаем петь попурри из песен Игги и забредаем в «Сарацинскую голову» в «Гэллоугейте», напротив «Бэрроуленда». Мы выпиваем сидра и полируем всё вайном, бешено глотая солёные «колёса» в серебряной фольге.

Когда мы выползаем из бара, я вижу только расплывчатую неоновую вывеску. Ох, и колотун здесь, блядь, я гребу, чувак. Мы идём на свет и заваливаем в танцзал. Рулим прямиком в бар. Здесь мы продолжаем синячить, хоть и слышим, что Игги уже начал сейшн. Я скидываю свою разорванную футболку. Митч насыпает на пластмассовый столик дорожку «морнингсайдовского спида» — кокаина.

Потом меня зарубает. Он что-то говорит мне о башках, я ни фига не догоняю, и меня это напрягает. Начинается вялая пьяная разборка, обмен тычками, не помню, кто первым ударил. Покалечить мы друг друга не можем, потому что сил у нас уже нет. Бухие в драбадан. Когда я поднимаюсь, то вижу, как у меня из носа прямо на голую грудь и на стол льётся кровь. Я хватаю Митча за волосы и хочу звездануть его головой об стену, но руки меня не слушаются. Кто-то хватает меня за шкирку и выталкивает из бара в коридор. Я встаю и, напевая, иду в ту сторону, откуда доносится музыка. Попав в зал, набитый потными телами, я, пихаясь локтями, проталкиваюсь к сцене.