Красивые вещи - Джанелль Браун Страница 18

В ту же минуту, как я переступила порог школы в своем наряде девочки-гота, типичном для Вегаса, а именно: в одежде всех оттенков черного, с черной косметикой (эту цветовую гамму нарушали только розовые пряди в волосах). Мне сразу стало ясно, что для этого учебного заведения я не гожусь. Школьники, заполнявшие коридоры, были в джинсах или одежде от фирмы «Patagonia». У многих к рюкзакам были прицеплены какие-то спортивные принадлежности. Девушки все были с чистой кожей, без косметики, с крепкими, мускулистыми икрами. На парковке возле школы горных велосипедов было больше, чем машин. А я спортом совсем не занималась, всю жизнь питалась фастфудом да читала книжки. Из-за такого образа жизни у меня были жирные бедра и толстые щеки. Я была девочкой-готом с младенческим жирком.

На первом уроке, когда мы смотрели на учительницу, записывающую свое имя на белой доске – «Джо Диллард, зовите меня Джо», – сидевшая впереди меня девочка обернулась ко мне.

– Меня зовут Хилари. А ты новенькая, – сказала она.

– Верно.

– В десятом классе тоже новенький. Бенджамин Либлинг. Ты его видела?

– Нет. Но может быть, видела, только не знаю. Для меня тут все новенькие.

Хилари накрутила прядь волос на палец и потянула к другой щеке. Кожа у нее на носу шелушилась, волосы были жесткими от хлорки. Глянув за ее плечо, я увидела, что ее папка для тетрадей пестрит наклейками, посвященными сноубордингу.

– Как ты насчет джема?

– Даже не знаю, – ответила я. – Клубничный? Ну, абрикосовый тоже люблю.

Хилари рассмеялась:

– Да нет. У нас тут «джемом» называют то, чем ты фанатеешь. На борде катаешься?

– Да я ни разу на горном склоне не бывала.

Хилари вздернула брови:

– Господи, да ты и правду совсем новенькая тут. Ну, так что тогда? Маунт-байкинг? Лакросс?

Я пожала плечами:

– Книжки?

С новеньким мальчиком я не знакомилась еще несколько месяцев, хотя порой видела его в школьных коридорах. Только его, кроме меня, здесь словно бы окружал кокон одиночества. Я бы не сказала, что другие ученики ко мне плохо относились – нет, все они, как Хилари, внешне вели себя вежливо и мило, как ответственные граждане, скажем так. Одни приглашали вместе позаниматься, другие позволяли сесть с собой за стол во время ланча, третьи просили помочь с заданиями по английскому. Но за порогом школы наши отношения заканчивались. Мать определила меня в школу, где верили во «внеклассное обучение», где планировали приключения на каноэ, походы с ночевками и обязывали участвовать в «физкультурных паузах», представлявших собой прогулки под соснами в школьном дворе. Они не любили тесты, но с удовольствием посещали занятия, где нас обучали лазанию по веревкам.

Большая часть школьников после завершения учебы оставалась здесь, потому что такие уж они были – местные жители, чьи родители переехали сюда, потому что хотели, чтобы их детки жили на лоне природы и стали индивидуалистами. Моя мать выбрала эту школу, я так подозреваю, из-за ряда пакетов финансовой поддержки, близости к казино в городе Саут-Лейк и готовности школы принять ученицу, которая была скорее многообещающей, нежели выдающейся. А ученики смотрели на меня – на то, что я наполовину колумбийка, что моя мать-одиночка мало зарабатывает, – и видели во мне чужака.

Бенджамин – Бенни – Либлинг был, кроме меня, единственным из учеников в этой школе, кто не совсем вписывался в идеал спортивного восприятия мира. Он недавно приехал в Тахо-Сити из Сан-Франциско – так я слышала. Его семья была богата, им принадлежал какой-то роскошный особняк на западном берегу озера. Школьники сплетничали – говорили, что его выгнали из какой-то более крутой подготовительной школы, потому он здесь и оказался. Он выделялся на общем фоне: огненно-рыжие волосы, длинные, костлявые руки и ноги. Неуклюжий длинношеий жирафенок, неловко втягивавший голову в плечи, когда входил в двери. Как и я, он прибыл в школьный кампус, окруженный аурой чужеродности, хотя в его случае дело было в богатстве, а не в запахе спального района Лас-Вегаса. Его футболки всегда были выглажены, ни единого пятнышка, на его солнечных очках безошибочно читался логотип «Гуччи», и он не заклеивал его изолентой. Каждое утро он неуклюже выбирался из золотого «лендровера», за рулем которого сидела его мать, и мчался к парадной двери школы. Казалось, он думает, что быстрый бег сделает его невидимкой. Но все равно его все замечали – как можно не заметить парня ростом в шесть футов и волосами цвета оранжевой тыквы?

Из любопытства я поискала его фамилию в компьютере школьной библиотеки. Первым делом я наткнулась на фотографию его родителей. Женщина в белых мехах, с тяжелыми бриллиантовыми ожерельями на шее, опиралась на руку лысого мужчины в смокинге. Он был намного старше ее, лицо у него было морщинистое и кислое. Под фотографией я прочла подпись: «ПопечителиДжудит и Уильям Либлинг IV на открытии сезона в оперном театре Сан-Франциско».

Иногда я видела Бенни в столовой во время ланча, а иногда – в библиотеке, где я уединялась после пожирания бутербродов из белого хлеба с арахисовым маслом. Он горбился над блокнотом и рисовал что-то наподобие комиксов черной шариковой ручкой. Несколько раз мы встречались взглядом издалека и робкими улыбками подтверждали свой статус новичков. Как-то раз Бенни сидел впереди меня на собрании, и я целый час глазела на его великолепную шевелюру и гадала, не обернется ли он и не поздоровается ли со мной. Он не обернулся, но почему-то его шея медленно покраснела. Он словно бы чувствовал, что я на него смотрю. Но он был на год старше меня, и на занятиях мы не пересекались и не входили ни в одну команду, где могли бы работать вместе.

Ну и главное: его семья была упакована по полной программе, а моя мать с трудом наскребала деньги, чтобы в конце месяца заплатить за газ. У нас не было причин поговорить друг с другом, кроме того, что мы оба не соответствовали шаблону образцовых ответственных граждан.

В общем, я не высовывалась и сосредоточилась на учебе. За годы перескакивания из одной школы в другую я успела порядком отстать от ровесников по большинству предметов, и мне приходилось стараться изо всех сил, чтобы наверстать упущенное. Лето сменилось осенью, потом пришла зима, а с ней что-то наподобие затворничества. Мир пытался закрыться от льда и мороси. В школу, из школы – домой, и снова то же самое. В теплых перчатках жарко. Два раза в день я сижу в школьном автобусе, одетая в парку из секонд-хенда и протекающие «снегоходы». Сижу и немею от красоты заснеженных лесов и озера, такого синего, что его цвет режет глаза. Все это было таким неведомым для меня. Я все еще помнила бетонные жилые дома и небоскребы с зеркальными окнами.

Мать освоилась на новой работе. Пробилась к залам, где делали высокие ставки при игре в покер, и хотя там оказалось не так уж похоже на ожидаемую ею землю обетованную (чаевые по сто долларов ей доставались редко), она все равно радовалась. По вечерам я делала уроки, сидя за обшарпанным кухонным столом, а мама сновала по дому на шпильках, подкрашивала ресницы тушью, и от нее пахло чем-то похожим на туалетную воду «Шалимар» и мыло с лимоном и вербеной. На конвертах со счетами, которые я доставала из нашего почтового ящика, не было страшных пометок «Оплата просрочена». Наверное, это было связано с тем, что мать стала работать сверхурочно. Порой она возвращалась домой тогда, когда я просыпалась и собиралась в школу. Она стояла около кофеварки со спутанными волосами и в платье с облетающими блестками и смотрела, как я укладываю учебники в рюкзак. Взгляд у нее был рассеянный, но умиротворенный. Мне казалось, что мать довольна мной и даже горда.