Вызов в Мемфис - Питер Тейлор Страница 18

Но внезапно со мной произошли перемена и пробуждение — сейчас кажется, почти одномоментно. Я доехал по Наклонной железной дороге до вершины Сторожевой горы, планируя прогуляться по парку и поискать следы — если они остались — схватки, состоявшейся там между войсками Союза и Конфедерации. Как видите, мои мысли были целиком о другой войне — не той, в которой я скоро поучаствую. Я жил не жизнью людей вокруг, но жизнью тех, кто уже пребывал в стране мертвых. Там нашел я временное укрытие. Возможно, я даже стремился влиться в ряды мертвых, но в то время точно не замечал этого стремления и не думал о его осуществлении. В голове у меня были только известные факты сражений и схваток. Как и в тот момент, когда я вышел из вагона и отправился по крытой тропинке к парку на вершине. Как только я вышел, я впервые увидел Клару Прайс, прислонившуюся к одной из деревянных опор у входа. И не могу теперь не заметить, что мы увидимся там же полгода спустя — в последний раз в конце нашего романа. В ту первую встречу мы кивнули друг другу и улыбнулись, как будто встреча была назначена. Я притворился, что хочу спросить дорогу, она притворилась, что поверила, будто это моя единственная цель. Весь тот осенний день мы провели вместе, гуляя по парку и по Западному краю горы. Она сошла к трамваю от дома отца, чтобы проводить в город сестру, и не возвращалась к себе, пока в девять часов я сам не отправился вниз.

То, что в первую же нашу встречу Клара ответила мне так просто и открыто, в военное время было обычным делом. Для молодых леди и девушек всех классов считалось, так сказать, долгом беседовать с солдатами, которым одиноко вдали от дома, и гулять с ними в первом попавшемся парке. Клара Прайс даже не подозревала об унылости моего существования или моей потребности в ней — не подозревала в тот день. Но скоро она узнает. Еще ни одну жизнь любовь не преображала так быстро и так бесповоротно, как мою. Всего через несколько дней мое чтение перестало ограничиваться книгами по военной истории Юга. Я прекратил посещать старьевщиков и домашние распродажи. Я снова читал стихи и даже писал их — с грехом пополам. Меня, разумеется, не заботило, хорошие или плохие стихи я писал. Главным было «чувство». Мне казалось, что я действительно живу — по сути, впервые с тех пор, как расстался с девочкой, у которой была прическа «боб», на Франклин-Пайк в Нэшвилле. Спустя несколько недель я проводил субботние вечера не в своей меблированной комнате, а в гостевой в родительском доме Клары на Уэст-Броу-роуд на Сторожевой горе.

Ее семья с самого начала была настроена ко мне благожелательно. Все они — вся семья — любили читать. Последующие осенние и зимние месяцы мы с Кларой пользовались их библиотекой. Мы читали друг другу вслух из Китса и Шелли, которых я там нашел, и из украшенного сборника стихов Вейчела Линдсея. В каждой книге попадался по меньшей мере один четырехлистный клевер, который Клара когда-то нашла и положила между страниц. У нее было удивительное зрительное восприятие, особенно в отношении четырехлистных клеверов, и в начале осени мы не могли пройти и десяти метров по лужайке без того, чтобы она не наклонилась сорвать очередное растение — не прерывая течения разговора. Иногда я брал взаймы книги из ее семейной библиотеки и носил с собой на пост почитать. Мне казалось очень трогательным находить засушенные четырехлистники, и вместо того, чтобы читать, я сидел на койке, уставившись в потолок казармы. Даже когда осенью похолодало, мы с Кларой часто выходили с книгой на природу. Пока мы искали хорошее место, она часто останавливалась сорвать клевер — еще зеленый среди поникших зимних трав. В библиотеке Прайсов самым недавним поэтическим сборником был томик Вейчела Линдсея, не считая маленькой розовой антологии в мягкой обложке под редакцией Харриет Монро — из тех, что можно было найти в «Вулворте». Мы прочитали и ее. Первоначально меня интересовали только переплеты, бумага, тираж и дата публикации. Но после того как Клара однажды вечером читала мне вслух антологию Харриет Монро, я и сам начал читать стихи впервые с тех пор, как окончил школу. Однажды вечером, за неделю до ее дня рождения в сентябре, я нашел в книжном магазине на Маркет-стрит красиво оформленный томик под названием «Венок рождественских стихов» под редакцией С. К. Мэйла. Я купил его для Клары и уговорил продавца завернуть в «подарочную упаковку», хоть ему и непросто было найти ее в грязной и тесной лавочке. Затем я поднялся на трамвае в гору и прошел полмили под зимним звездным небом до дома Клары. Ее родители, — которые, как мне казалось, больше походили на ее бабушку и дедушку и точно были намного старше моих родителей, — уже удалились в свои комнаты для вечернего чтения. Ее сестру я встретил в дверях — она как раз уходила. Клара всегда ожидала меня в библиотеке. Когда я вошел и сразу же вручил книгу, она зарделась и радостно мне улыбнулась — как маленькая девочка, получившая первый подарок на свой день рождения.

— Можно открыть сейчас? — спросила она.

— Ну конечно. Это предпраздничный подарок, — сказал я.

Я чувствовал, что бумагу она срывала с неподдельным нетерпением. Она раскрыла книгу со старинными и малоизвестными рождественскими произведениями. И почти тут же, не успел я и глазом моргнуть, бросилась мне на шею и поцеловала с такой любовью, что стоило усилий увлечь ее в менее заметный угол комнаты. Но она только рассмеялась. «Зачем переживать, увидят нас или нет?» — спросила она. Но я смог усадить ее на ближайший диван и вернул ей поцелуй много-много раз. Наконец она отстранилась от меня и, глядя прямо в глаза, тихо сказала: «Я хочу, чтобы однажды ты пошел со мной в спальню, Филип». Конечно, я пошел с ней в тот же вечер, и с тех пор мы были настоящими возлюбленными и воображали, что связаны вместе навсегда.

Под западным фасадом дома Прайсов, выходящим на раскинувшуюся долину Секвочи, был ручеек, который в зимнее время бурно бежал по камням, превращаясь в миниатюрный водопад, падавший каскадами по крутому горному откосу. В самые холодные дни мы с Кларой сидели рядом с ручьем и наблюдали за нежным течением прозрачной воды. Особенно мы наслаждались зрелищем, когда по краям нарастали полуостровки льда и вода словно бы силилась не замерзнуть целиком. Когда лед сковывал ручей по берегам, порою выходило солнце, и тогда поверхность множества ледяных полуостровов блистала, как осколки разбитого зеркала. Не знаю, сколько раз и как долго мы сидели вот так и глядели на воду и лед. Уверен, по меньшей мере полдюжины раз за зиму. Но особенно мне запомнилось, как однажды я нашел Клару у ручья, когда поднялся из форта Оглторп в субботний день. Тогда я привез ей целую охапку подарков. Я добирался до Сторожевой горы через Чаттанугу — без этого было не обойтись, поскольку из форта я ехал на городском трамвае, — и по пути зашел в две букинистические лавочки и другие магазины, чтобы поискать что-нибудь, что доставило бы ей радость. Кроме очаровательных первых американских изданий Суинберна и Эрнеста Доусона, я приобрел еще три маленьких гостинца: хрупкий китайский флакончик с сухими духами — не больше сантиметров пятнадцати в высоту, — шелковый шарф лавандовых и горчичных цветов и золотую булавку с крошечными рубинами — последняя стоила не меньше половины моего годового жалованья в армии. Клара открывала подарки заботливо, один за другим, и после каждого мы обнимались. Она закидывала голову и радостно смеялась, а потом мы долго сидели с ней в обнимку, в тяжелой зимней одежде, на берегу ручья.