Кинг-Конг-Теория - Виржини Депант Страница 18

Остров населяют существа неопределенного пола: чудовищные гусеницы с липкими, проникающими щупальцами, но влажные и розовые, как половые губы, личинки, похожие на головки членов, которые раскрываются и становятся зубастыми вагинами, откусывающими головы членам экипажа… Другие обращаются к более определенной гендерной иконографии, но принадлежат, однако же, к области полиморфной сексуальности: мохнатые пауки и серые, одинаковые бронтозавры, напоминающие орду неуклюжих сперматозоидов…

Кинг-Конг служит здесь метафорой сексуальности из эпохи до гендерных различий, введенных политической волей около конца XIX века. Кинг-Конг находится за рамками мужского и женского. Между человеком и животным, взрослым и ребенком, добром и злом, первобытностью и цивилизацией, белым и черным. Это гибрид, предшествующий принудительной бинарности. Остров из этого фильма – это возможность полиморфной и сверхмощной формы сексуальности. Кинематограф же стремится ее захватить, выставить напоказ, извратить, а затем уничтожить.

Когда за женщиной приходит мужчина, ее охватывает нерешительность. Он хочет спасти ее, увезти обратно в город, в гипернормированную гетеросексуальность. Красавица знает, что рядом с Кинг-Конгом она в безопасности. Но еще она знает, что ей придется сойти с его огромной, надежной ладони, отправиться в мир мужчин и справляться там в одиночку. Она решает уйти с тем, кто пришел за ней, кто хочет избавить ее от безопасности и вернуть в город, где ей будут угрожать со всех сторон. Замедленная съемка, крупный план на глаза блондинки: она понимает, что ее просто использовали. Она была всего лишь приманкой для захвата животного. Животной. Она была нужна только для того, чтобы предать свою союзницу, защитницу. То, с чем ее многое связывало. Ее выбор в пользу гетеросексуальности и городской жизни – это решение предать то лохматое и сильное у нее внутри, что хохочет, колотя себя в грудь. То, что царит на этом острове. Что-то должно быть принесено в жертву.

Кинг-Конг посажена на цепь и выставлена на всеобщее обозрение в центре Нью-Йорка. Она должна пугать толпу, но цепи должны быть достаточно прочными, чтобы массы были, в свою очередь, усмирены, как в порнографии. Мы хотим приблизиться, прикоснуться к животному, содрогаться, но не хотим сопутствующего ущерба. А ущерб будет, потому что чудовище сбегает от того, кто его показывает, как в спектакле. Проблема сегодня не в возвращении к сексу и насилию, а, наоборот, в невозможности вернуть те идеи, которые были использованы в спектакле: насилие и секс не приручаются репрезентацией.

В городе Кинг-Конг крушит все на своем пути. Цивилизация, строительство которой мы видели в начале фильма, очень быстро разрушается. Сила, которую люди не захотели ни приручить, ни уважать, ни оставить в покое, слишком велика для города, который она на ходу превращает в лепешку. Совершенно спокойно. Чудовище ищет свою красавицу. Ради сцены, в которой нет эротики, скорее – что-то детское: я возьму тебя в ладонь, и мы будем вместе скользить и кружиться, как в вальсе. И ты будешь смеяться, словно ребенок на волшебной карусели. Здесь нет эротического соблазнения. Но есть очевидная чувственная связь, игра, где сила не устанавливает господства. Кинг-Конг, или предгендерный хаос.

Дальше вмешиваются мужчины в униформе, политическое, государство: они хотят убить чудовище. Оно карабкается по небоскребам, отбивается от самолетов, как от назойливых мух. Сразить Кинг-Конга им позволяет численность. Блондинка остается одна, она пойдет замуж за героя.

Режиссер таращится на тело животного, которое фотографируют, как трофей. «Его убили не самолеты. Чудовище убила красавица».

Его слова – ложь. Красавица не виновата в смерти чудовища. Она отказалась участвовать в спектакле, она помчалась навстречу чудовищу, когда узнала, что оно освобождается, резвилась в его ладони, на катке в парке, она последовала за ним на вершины небоскребов и смотрела, как его убивали. И только потом она пошла за своим красавцем. Красавица не смогла помешать мужчинам ни захватить чудовище, ни убить его. Она переходит под покровительство того, кто больше ее хочет, кто сильнее, лучше приспособлен. Она отрезана от своей первозданной силы. Таков наш современный мир.

Когда я приехала в Париж в 1993 году, от женственности у меня была всего пара аксессуаров, нужных для работы. Как только я бросила встречаться с клиентами, я снова напялила спортивную куртку, джинсы, ботинки на плоской подошве и почти не пользовалась косметикой. Панк-рок – это упражнение по подрыву устоявшихся порядков, особенно гендерных. Хотя бы за счет того, что ты физически отдаляешься от классических критериев красоты. Когда в пятнадцать лет меня отправили в психушку, врач спросил, зачем я себя так уродую. Мой красный хаер, черные губы, белые кружевные колготки и огромные берцы представлялись мне верхом шика, и я вообще не поняла его дурацкого вопроса. Но он настаивал: может, я боюсь быть некрасивой? А ведь у меня красивые глаза. Я просто не понимала, о чем он говорит. Он что, себя считает сексуальным в этом сраном костюмчике и с тремя волосинками на черепе? Быть панкушкой – неизбежно значит переизобретать женственность: ты шатаешься по улице, аскаешь бабло у прохожих, блюешь пивом, нюхаешь клей до потери сознания, попадаешь в ментовку, слемишься, бесконечно бухаешь, лабаешь на гитаре, бреешься налысо, каждую ночь приходишь домой на рогах, бесишься на концертах, орешь в машине из открытых окон гипермаскулинные песни, фанатеешь от футбола, ходишь на демонстрации в балаклаве и лезешь в драки… И никто не ебет тебе мозг. Многие парни даже будут считать это классным, с ними можно корешиться, и они не будут учить тебя жить. В этом вся суть панка – делать все наперекор. В полиции то же самое, что в психушке: задержание, сердобольный инспектор, я же красивая девочка, зачем же я всем этим занимаюсь. Эту песенку я услышу еще не раз. Хотя я никому ни на что не жалуюсь. На кой хрен мне пытаться быть красивой, если у меня нет к этому особых способностей, а стратегии, которыми я это компенсирую, превосходят все мои ожидания? С пацанами я была пылкой, они благосклонно отвечали мне тем же. В Лионе я делаю себе суперкороткую стрижку, в булочных и киосках мне говорят «месье», и мне от этого ни горячо ни холодно. Изредка делают замечания: «Хватит уже сигу держать, как мужик», – но в основном в андеграундном мире, на территории для избранных, вдали от мейнстрима абсолютно никто меня не трогает. Наверное, по мне заметно, что мне и так отлично. Это панк-рок, это моя территория. Но так будет не всегда.

В 93-м году выходит моя книжка «Трахни меня». Первый отзыв появился в «Полар» ^[28]. Писал мужик. Три страницы. Попытка поставить меня на место. Автора не устраивает не то, что книга вышла, по его критериям, плохой. О книге он на самом деле вообще не говорит. Его проблема в том, что я, девчонка, делаю таких девчонок героинями романа. И не задавая никаких вопросов, – по его мнению, как мужчина он имеет право указывать, что мне позволено правилами благопристойности, как он ее понимает, – этот незнакомец принимается публично внушать мне: так делать нельзя. Насрать на книгу. Все дело в том, что я женщина. Плевать кто я и откуда, что мне подходит, кто будет читать мои книги, плевать на культуру панк-рока. Папочка придет с ножничками в руке, он все поправит, он отрежет мой ментальный хуй, потому что таких девочек, как я, нельзя оставлять без присмотра. Если говорить словами Ренуара: «Фильмы должны снимать милые женщины и про милые штучки». Это мне, по крайней мере, пригодится для заголовка ^[29]. В первый момент это было настолько нелепо, что вызывало у меня смех. И только потом я сменила тон, когда поняла, что меня атакуют со всех сторон, потому что их волнует только одно: я телка, телка, телка. Моя пизда у меня на лбу. К тому моменту я еще не так много сталкивалась с миром взрослых, особенно нормальных взрослых, и потому поначалу удивлялась, как их много – умеющих определять, что можно, а что нет девушке в большом городе.