Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким Страница 17

Но стоило дать ему отпор…

Однажды Жислин позвонил мне домой и сказал, что наш урок откладывается. На этот раз ему срочно нужно было к стоматологу. Он спросил, не могли бы мы его отвезти. Отчего же нет? Маме уже позволено было водить машину (да, времена изменились), и мы полтора часа ждали, пока врач ковырялся в его зубах. Потом началось занятие, но после посещения врача Жислин стал еще вреднее обычного. Он принялся кричать и брызгать слюной: делай то, делай это, и почему, почему ты ничего не понимаешь?! Моя мама впервые столкнулась с таким поведением и пришла в ужас.

— Пожалуйста, перестаньте! Не кричите на мою дочь! — не выдержала она.

Жислин тут же сдулся и даже как будто стал меньше ростом. Забавно, но после этого я перестала его уважать. Он оказался не тем, за кого я его принимала. И стало ясно, что наши отношения тоже близятся к закату.

Постепенно приближался тот момент, когда я, наконец, должна была встретиться со своей скрипкой. Оставалось всего пять лет. Я стала студенткой Королевского колледжа и работала на высшее образование. Перепробовала много скрипок. Я веселилась, как в последний раз. Я была самой младшей на курсе — мне было тогда всего шестнадцать, — но я старательно скрывала свой возраст. Я могла быть безответственной, если мне того хотелось, а могла и не быть. Это был мой выбор. Я ходила на уроки, давала внутренние концерты и всячески воспитывала в себе упрямство. У меня больше не было менеджера, но, честно говоря, я не испытывала ни малейшего желания его найти. Вся учеба в Королевском колледже сводилась к тому, чтобы подготовить нас к профессиональной карьере, и я была рада немного притормозить. В конце года, когда мне исполнилось семнадцать лет, один из преподавателей организовал мой дебют на площади Сент-Джон в самом центре Лондона. Выступление проходило под эгидой колледжа, так что я была не против. На этом концерте у меня впервые появилась возможность сыграть на скрипке Страдивари. После мой преподаватель стал организовывать для меня и другие концерты. Я снова начала выступать, но теперь в большей степени владела ситуацией. Это оказалось не так уж сложно. На самом деле эта дверца никогда не была заперта, я просто ненадолго ее прикрыла. На втором году обучения мой концерт собирались транслировать по Radio 3. На репетиции я встретилась с Джорджем Солти, и ему очень понравилось то, что он услышал. В результате леди Солти связалась с моими родителями и пригласила меня в гости, чтобы мы с ее супругом пообщались еще раз, но, к сожалению, этого так и не произошло, потому что Джордж Солти скончался месяц спустя.

Это могло продолжаться очень долго. Кто знает, сколько еще я искала бы себя и пробовала все на язычок. Когда у меня спрашивают, как я вернулась к высоким материям, на ум приходит самый простой ответ. Я влюбилась. Так сильно, как только может влюбиться девятнадцатилетняя девушка. И не в того, в кого следовало бы.

Его звали Роберт. Раньше у меня никогда не было парня — и это был мой осознанный выбор. Почти. Первый роман моей сестры спровоцировал бесконечный поток проблем у нас в семье. Все перепуталось — ее отношения с молодым человеком, реакция близких, все обвиняли всех, и мне не хотелось, чтобы и со мной случилось нечто подобное. Корейские традиции тоже имели место. Мы не должны были заводить отношения до тех пор, пока на горизонте не замаячил бы идеальный со всех точек зрения парень-кореец. Таковы были правила. Но любви нет дела до Корейского Мистера Совершенство или желаний родителей. Она неразборчива и опасна, является ниоткуда, и, если тебе не повезло, может туда же и увести.

Он был старше меня на пять лет и гораздо опытнее. Роберт мог предложить мне нечто такое, чего я и не представляла за пределами скрипки. Его не интересовала скрипка, его интересовала я. Он хотел, чтобы я стала обычной девушкой, «своей в доску», и прямо говорил мне об этом. Однажды он даже спросил, готова ли я навсегда отказаться от скрипки и просто жить, как все. До того, как мы встретились, я с трудом могла представить эту неизвестную мне, странную альтернативную реальность. Но тогда попыталась. На краткое время все мои проблемы как будто исчезли. Я была влюблена, и это было чудесно. Казалось, будто за одну ночь девочка-вундеркинд Мин, которая мечтала всю жизнь играть на скрипке, превратилась в девушку, мысли которой были заняты только ее возлюбленным. Это было похоже на поезд, несущийся из кромешного мрака. У меня были парни-друзья, но ни к кому из них я не испытывала ничего подобного. Это чувство обрушилось на меня и сразило. Я уже не могла представить жизнь без него.

А вот жизнь легко и быстро показала мне, что это вполне возможно. Вскоре я поняла, что безразличие Роберта к скрипке вовсе не было безразличием. Все оказалось намного серьезнее. Он ненавидел скрипку. Его отец весьма преуспел на ниве музыки и был предан ей сердцем и душой. Роберт тоже был музыкантом, причем весьма талантливым, но все равно вынужден был жить в тени, которую отбрасывала монументальная фигура его отца. Он был замкнутым и стеснительным, и понимал, что никогда не сможет соответствовать своему блистательному родителю, и поэтому злился на музыку и на то, что она сделала с его семьей. А моя скрипка бередила его раны. Всякий раз, когда Роберт замечал нашу с ней связь, он открыто выражал свое недовольство и ревность. У девушки, в которую он пытался меня превратить, уже был партнер — и с ним он соперничать не мог. Моя жизнь была слишком нестабильной. А он хотел кого-то обычного, простого, безо всякого довеска.

Эта любовь напоминала бабочку-однодневку — она была великолепной, прекрасной, порхающей в теплых солнечных лучах. И умерла, едва появившись на свет. Мое сердце было разбито. Я написала маме письмо и излила в нем все свои чувства. Я писала его с такой же горячей головой, с какой и кинулась в те отношения. Эмоции захлестывали меня. Любовь, которая переполнила меня надеждами, чувствами и желаниями, вырвали из моей груди. Это было похоже на лихорадку. Я чувствовала себя слабой и обескровленной. Не способной ни на что. Я писала, что не знаю, как мне теперь быть, что мне страшно — вдруг я уже никогда не оправлюсь? Это были две страницы безграничного отчаяния, две страницы, исписанные мольбами о помощи. Я отдала письмо маме. Она села напротив, дочитала его до половины, а потом спросила:

— Что с тобой? Ты, что, пьяна?

Больше мы никогда об этом не говорили.

Выход я нашла сама. Я научилась приходить в ярость при одном воспоминании о нем. Он пытался разлучить меня с тем, что определяло саму мою суть. Как в тот день, когда я сидела в переполненном школьницами вагоне, на меня неожиданно снизошло озарение — это было похоже на выстрел в упор. Такова моя природа. Я не смогу просто вырезать из себя это и излечиться. Это ведь не болезнь. Наоборот, это самое здоровое, самое живое, что только есть во мне. И я решила возродить свою музыкальную жизнь.

Я купила свою первую скрипку, великолепный итальянский инструмент работы Карло Бергонци. Помогли мне в этом деньги, полученные за победу на конкурсе, а еще — гонорары за концерты, которые мои родители в свое время грамотно вложили. Они никогда их не тратили, лишь занимали у меня время от времени, а затем вкладывали, чтобы эти деньги работали на меня. Я потратила на скрипку почти четверть миллиона фунтов. И мне еще повезло: очень скоро цены на скрипки Бергонци взлетели до небес. После я ушла от Жислина. Нового преподавателя я нашла уже за пределами колледжа. Им оказался легендарный Руджеро Риччи. Он преподавал в Университете Моцарта в Зальцбурге.