Старомодная манера ухаживать - Михайло Пантич Страница 17

— Вовремя вы подоспели, — сказала дежурная медсестра. — Нехорошая рана.

— Думаете, обойдется? — спросил я, как будто меня это хоть как-то касалось. — Он был таким пьяным, у него в крови наверняка один алкоголь.

Медсестра улыбнулась. Она была уже в зрелом возрасте, гораздо старше меня, красивая, как позднее лето.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке. Не похоже, что у него какие-то внутренние повреждения, а кожа зарастет. Вы работаете у нас?

— Да, — сказал я.

— Никогда вас не видела.

— Не было случая. К счастью.

— В каком смысле?

— К счастью для посетителей. Не требовалась ни ваша, ни моя помощь.

— А, понятно.

Нам принесли кофе, мы еще немного поговорили, так, ни о чем, тут подошло время закрывать, погасили свет, я сходил за плащом и проводил ее до автобусной остановки. Я виделся с ней и в следующий, а потом и во все последующие дни, звали ее Эмма, ни хрена себе, имя прямо как из женского романа, но ее действительно так звали, мы с ней подружились, иногда вместе обедали, я каждый день провожал ее до автобуса, однажды она меня спросила, женат ли я, нет, больше не женат, но у меня есть дети, две девочки, Анна и Ханна, красивые имена, она захотела на них посмотреть. Хорошо, мы договорились на субботу, я приготовил обед и сказал детям, что к нам в гости придет одна тетя, они одевались очень старательно, с той врожденной женской тщательностью, которая в девочках проявляется гораздо раньше разума, если разум вообще себя обнаруживает. Нас охватило коллективное семейное волнение. Она вовремя позвонила в дверь, с точностью до секунды, потом она призналась, что почти полчаса прождала внизу, перед подъездом, не хотела застать нас врасплох, это было выражением внимания к нам, девочкам она принесла сладости, а мне гипсовый оттиск бога Кайроса, запомнила, чем я занимался в университете, об этом мы с ней тоже говорили, она сказала, что я еще молод и может быть было бы неплохо все-таки довести дело с этой археологией до диплома, хорошо, правда нет работы, но человек чувствует себя увереннее, когда у него что-то есть, конечно, она была права, но я ее не послушался, никогда.

Она осталась у нас. Не только в тот день, но все следующие месяцы, до самой смерти. Анне и Ханне она нравилась, хотя я так до конца никогда и не понял их отношений, у нее был к ним подход, она сумела установить ту доброжелательную связь между совсем маленькими девочками и взрослыми, зрелыми людьми, которая так много дает и одной и другой стороне, у одних формирует воспоминания раннего детства, у других оттесняет на второй план просыпающийся страх. Летом мы поехали вместе отдыхать, в один из душных вечеров Эмма пришла в мою постель. Она была в среднем возрасте, в его конце, с крупным, еще крепким телом, никогда не рожавшим, мы целовались, как безумные, молча, она устроилась своей большой, горячей задницей у меня на коленях, я взял ее как-то чертовски страстно, ничто этого не предвещало, я чувствовал к ней только сердечность, а она никак не связана с эротикой. На следующее утро я проснулся весь мокрый и скользкий, как в плаценте, как новорожденный ребенок. Хотел все это забыть… Только когда она умерла, несколько недель спустя, быстро, от болезни, которую скрывала, я кое-что понял. О смерти говорить не стоит.

Так что я опять стал заботливым папой. Объявлений больше не даю. Ухожу в бассейн, возвращаюсь из бассейна. Тот пьяница, по прозвищу Краста, которого я тогда спас, каждое утро поджидает меня перед супермаркетом. Я все делаю сам. Ханна уже начинает понемногу мне помогать. Следующей осенью она пойдет в школу. Дни проходят однообразно, но они наполнены, время равномерно тратится на существенные и несущественные вещи, вожу девочек в садик, делаю покупки, готовлю обед, спешу на работу, возвращаюсь, иду за Анной и Ханной, мы едим, потом идем гулять. Вечером готовлю их ко сну, раздеваю, вдыхаю терпкий запах их пота, мою их маленькие тела, они похожи на кошек, скольжу рукой по изгибам, целую их, укладываю в кроватки. Иногда рассказываю истории, Анна устраивается поудобнее, и всегда что-нибудь спрашивает, потом вдруг разом проваливается в сон, Ханна слушает внимательно, и когда, закончив, на цыпочках выхожу из комнаты, гася по дороге свет, я слышу, как она шепчет в темноте:

— Папа, я тебя люблю.

— И я тебя, детка, — говорю я и потом ныряю в пустоту квартиры, кружу по комнате, не включая телевизор.

Утром я опять шагаю по улице. И мне ни до кого нет дела. Никому ни до кого нет дела.

Перевод

Ларисы Савельевой