Путник, зашедший переночевать - Шмуэль Агнон Страница 17

Сегодня все ветры мира словно сговорились — ревут все разом, будто силятся сдвинуть город с его насиженного места. Из конца в конец несутся по улицам звуки хлопающих дверей, разбивающихся стекол, летящей с крыш черепицы. Стрыпа бушует и воет, и мост, что над ней, трясется и гудит. Солнце помрачнело, завесы пыли поднимаются от земли до небес. Горожане дрожат, и это приятно, потому что все они в рваной одежде, которая не может согреть человека.

Я иду и думаю: «Эти люди все-таки привыкли к холоду. Но я-то, пришелец из Страны Израиля, где один солнечный лучик жарче всего здешнего солнца, — нет, я не смогу выдержать такой холод. Без пальто мне не обойтись».

Я сговорился с портным о времени и пошел к нему. Хоть он и знал, что я пришел для заказа, но иглу не отложил и даже голову не поднял, словно желая показать, что он настоящий мастер, — так занят своим делом, что не может от него оторваться.

Я достал сигарету и закурил, будто и пришел-то лишь для того, чтобы здесь покурить.

Он тут же положил иглу и сказал нараспев: «Здешний губернатор ко мне хорошо относится, так что не станет бранить, если я немного повременю с его заказом. Я уже выполнил несколько его заказов, а господин, я вижу, срочно нуждается в пальто, в хорошем, теплом пальто».

И, произнеся эти слова, он как-то странно подпрыгнул, опять нараспев повторил: «В хорошем, теплом пальто» — и, тут же достав журнал с модными образцами, принялся показывать мне превеликое множество разных зимних нарядов, комментируя каждый фасон: какое пальто хорошее, а какое самое хорошее — и объясняя при этом, почему это вот просто хорошее, а вот это самое лучшее. Потом сел, забросил ногу на ногу, сложил левую ладонь козырьком, поднес ко лбу и из-под этого козырька проникновенно на меня посмотрел. Его карие глаза влажно блестели. Видно, ему уже многие годы не приходилось шить. новое пальто. Впрочем, журнал мод у него был новый, и я разглядел в нем много значков, поставленных его ногтем.

Я полистал журнал, но так и не смог найти тот фасон, какой бы мне хотелось. Портной же, напротив, отлично представлял себе, как будет выглядеть на мне любой фасон, кроме того, какой хотел бы я. Он стоял передо мной, разглядывая меня то с большой симпатией, то с еще большей, и при этом все время потирал руки. Потом вдруг он опять как-то странно подпрыгнул и выпрямился, точно палка.

Я сказал: «Сядьте, пожалуйста, и я вам кое-что скажу».

Он сел и уставился на меня.

Я сказал: «Когда я прихожу к парикмахеру, который меня не знает, он, поглядев на меня, сам понимает, какая мне нужна стрижка. Если же нет, то спрашивает меня, что бы я хотел. Тогда я отвечаю, что я не специалист, пусть сделает по своему разумению. Если парикмахер не глуп, он принимается за работу и старается постричь меня как можно красивее. Если же глуп, то говорит себе — сделаю ножницами чик-чак и возьму с него побольше. Я смотрюсь в зеркало, вижу, что он меня изуродовал, и говорю себе: „Ничего, волосы имеют привычку отрастать снова, но этот, который меня изуродовал, больше не получит от меня ни гроша“. Так вот, это относится и к пальто. Я не могу оценить, какое пальто мне к лицу, а какое нет. Но вы специалист в этом деле. Так выскажите свое мнение и сшейте мне такое пальто, которое мне подходит. Вы, конечно, можете сказать, что стрижка — это одно, а пальто — другое, потому что стрижется человек несколько раз в году, а пальто подчас и один раз в несколько лет не делают. Но я вам на это скажу, что кроме пальто мне нужно и все остальное».

На лице портного выразился восторг, и он воскликнул: «Таких мудрых слов я не слышал никогда в жизни!» Потом прикрыл глаза левой рукой и прошептал: «Я сделаю этому человеку очень хорошее пальто». После чего снял с меня мерку и добавил: «Сейчас я покажу господину замечательную ткань, он такой никогда не видел. Даже если он обыщет все наши лавки до единой, он не найдет ничего подобного. И если это я вам так говорю, то вы можете мне поверить».

Я сказал: «Сударь, я люблю сам покупать себе ткань. И люблю сам вручать ее мастеру. Каждый должен заниматься своим делом и зарабатывать своим умением. Лавочник — своим умением продавать, портной — своим умением шить».

Он, однако, не стал меня слушать, а подбежал к полке и вытащил оттуда рулон ткани. Слегка помял ее край в ладони и сказал: «Пусть господин посмотрит, этот материал остался таким же гладким, каким был, ни единой морщинки, даже следа».

Я спросил: «Разве вы не слышали — я сказал, что хочу сам купить ткань у лавочника».

Он ответил: «Я совсем не потому показываю господину этот материал. Я только хочу, чтобы господин посмотрел на него».

Я сказал: «Я уже посмотрел».

Он, однако, не унимался: «Нет, я хочу, чтобы господин попробовал его рукой».

Я провел рукой по ткани и сказал: «Да-да, прекрасно».

Его лицо просияло: «А что я говорил?! Разве я не говорил, что это хороший материал?! Я даже не заставляю господина его купить. Я только хочу, чтобы господин послушал, как эта ткань ко мне попала».

Так как же эта ткань попала к моему портному? Командир того батальона, в котором он служил во время войны, имел такую привычку: любую ценную вещь, которая ему попадалась на вражеской территории, он тут же забирал и отсылал себе домой. Назначал специальных посыльных и освобождал их на несколько дней от службы, чтобы они отвезли его жене эти трофеи. «Однажды, — сказал портной, — он послал меня к ней с разными продуктами, и напитками, и серебряной посудой, и тканями и разрешил мне потом провести несколько дней дома. Я сказал своему товарищу: „Я уже больше года не видел жену и детей, теперь мне выпало их увидеть, а у меня нет для них никакого подарка“. А с нами был один солдат из неевреев, крестьянин, которому я писал открытки для его отца и матери. И случилось так, что как раз в тот день ему пришел от матери кувшин масла. Так он дал мне это масло и сказал: „Возьми, брат, отдай своей жене, пусть у нее будет что намазать детям на хлеб“. Но когда я пришел к жене нашего командира и принес ей трофеи от мужа, она увидела у меня в руках этот кувшин и спросила: „Что это у тебя?!“ Я ответил: „Немного масла, которое я несу своей жене, чтобы у нее было что намазать детям на хлеб“. А она сказала: „Я сегодня вечером устраиваю прием для знатных людей нашего города, и неплохо, если в доме будет лишний кусочек масла, Возьми у меня рулон ткани, а мне отдай свой кувшин“. Не хотелось мне отдавать масло, я надеялся обрадовать им жену и детей, но она просто вырвала его у меня из рук, а мне дала взамен вот этот рулон. И я сказал про себя: „Значит, быть посему“».