Парижанка в Париже - Всеволод Кукушкин Страница 17

Князь Талейран при всей его заносчивости и готовности быть любезным по отношению к тем, кто занимал заметные места в свите императора Александра, находясь во дворце, не считал для себя зазорным перемолвиться фразой-другой с кем-нибудь из дежуривших поочередно молодых офицеров. Он считал, что картину будущего лучше увидит тот, кто сможет раньше других сложить воедино небольшие кусочки информации.

Умный политик всегда смотрит за молодыми – как бы то ни было, но будущее все равно за ними. Важно только научиться их понимать.

Андрей Васильчиков приглянулся ему именно тем, что он не стремился выделиться. А вот от таких молодых людей и надо ожидать чего-то особенного, парадоксального. Такие себе скромничают, скромничают, а потом – раз! неожиданно вырываются в лидеры.

Талейрану доставляло удовольствие придумывание парадоксальных высказываний. Он знал, что их будут цитировать.

Князь уже понял, что русский царь не стремится далее демонстрировать свое благоволение к своему осведомителю – нужды больше не было, главный противник повержен, – но согласиться с этим он никак не мог. Ему требовалось понять, каковы дальнейшие устремления русских.

Для Васильчикова оказалось абсолютной неожиданностью, когда Талейран – уже премьер-министр – вдруг остановился и обратился к молодому человеку с просьбой оказать ему небольшую услугу и разъяснить, что русские имеют в виду, излагая свою мысль на французском. В руке у него был лист с каким-то текстом.

Андрей понял, что отказываться не стоит, может получиться глупо, да и вообще, чего и кого он боится? К счастью, достаточно было заменить всего одно слово, чтобы все прояснилось. Но Талейран не спешил отпускать молодого гусара, увел его на свою половину дворца и распорядился принести им кофе.

– Знаете, каким должен быть кофе? – этот вопрос относился к числу заготовленных заранее, а потому отвечал на него он сам. – Кофе должен быть горяч, как пекло, черен, как дьявол, чист, как ангел, и сладок, как любовь. А знаете, когда я понял, что надо будет готовиться к встрече с русской армией в Париже? – Талейрану хотелось разыграть роль прорицателя.

– После Лейпцига? – уточнил Васильчиков.

– О нет, гораздо раньше! «Это – начало конца!» – заявил я, узнав об отступлении французской армии из Москвы.

Вероятно, князь скучал, хотя забот у него было полно, но они были «другими», вне обычного человеческого общения, которое необходимо любому, и ему нужен был слушатель, которому он мог бы поведать свои сентенции, облеченные в форму этаких назиданий. Он оттачивал их, чтобы позже эти мудрости прожженного царедворца-интригана изучали грядущие поколения политиков, дипломатов, разведчиков.

Постепенно жизнь в Париже входила в нормальное русло. Со второго дня после сдачи города, в театрах начались представления, которые с удовольствием посещал император Александр со свитой, подавая пример своей армии. Начала работать почта. Были открыты городские ворота.

Французы оживали, понимая, что от русских завоевателей не следует ожидать каких-то репрессий, мести за Москву и другие города. О возвращении ими гильотины на площадь Революции не было и речи. Да и прокламации Наполеона о будущих зверствах казаков, особенно нагайбаков, которые в большинстве своем воевали под командованием атамана Платова, оказались фальшивками.

Русские офицеры в Париже пользовались популярностью благодаря своей образованности и готовности к общению, не говоря уже об их щедрости и веселом нраве, что резко контрастировало с поведением пруссаков и австрийцев.

* * *

Москва, 2009 год.

– У тебя есть женщина? – спросила Анна, оценив с первого взгляда еще в прихожей, как убрана квартира Николая на Кутузовском проспекте.

– Была. Не хочу врать, мы расстались с ней около семи месяцев назад. Она честно сказала, что полюбила другого, – спокойно ответил Николай, доставая из шкафа черные «гостевые» тапочки, привезенные из какой-то гостиницы.

– А потом? – поинтересовалась Анна, подсознательно стараясь максимально прояснить для себя ситуацию.

– А потом никого. А что тебя смущает?

– Я смотрю, какой порядок, как все убрано. Это было сделано недавно. Так убираются только женщины.

– А! Это же Алла, – улыбнулся Николай, до которого только что дошло, что вопросы заданы не случайно. Есть такая категория девушек, которые хотят максимально точно знать, что их может поджидать. – Это такая чемпионка по уборке, которая приходит ко мне раз в две недели и наводит порядок, не говоря уже о всяких стирках, глажке и прочем. Ее сосватали друзья, и мне стоит больших усилий не вылететь из списка ее постоянных клиентов. Кстати, мы ее про себя зовем «Алла ин орднунг». Ты с немецким как? – объяснил Николай.

– Достаточно. От «Alles in Ordnung» – буквально, все в порядке. Как «Коля гутен абенд», да? – насмешливо кивнула Аня.

– Ну, да, вроде того! – смутился Николай. – Хочешь посмотреть мою обитель?

Ничего необычного в квартире не было. Ремонт сделан не так давно, кухня расширена почти до американских стандартов за счет того, что к ней оказалась прирезана часть коридора. Небольшая прихожая, дальше гостиная с обязательной плазменной ТВ-панелью в половину стены. За углом коридора вход в комнату, которая называется теперь кабинет-спальная из-за присутствия в ней большой кровати и письменного стола.

– Николя, а чем все-таки ты занимаешься? Даже доктора наук и в наше время не столь обеспечены, – при этом Аня даже чуть прищурила левый глаз. – Ты еще и бизнесмен?

– Не совсем. Давай я приготовлю кофе, а потом расскажу тебе о том, как я дошел до жизни такой. Кстати, как фехтовальщицы относятся к коньячку? Есть у меня чудный этот напиток, ты его точно не пробовала.

– Не возбраняется! Хочешь, отгадаю? Шабасс, фрапэ, харди, круазе, реми мартин, мартель, курвуазье, камю? Нет? – на едином выдохе перечислила Аня.

– Ну, ты даешь! А как режим?

– Зарубим, выпьем и лежим! – рассмеялась девушка. – Так, гламурные издания иногда в самолетах, поездах проглядываю. Чтобы от жизни не отстать.

– И все равно не угадала! Коньяк киргизский, с советских еще времен. Мне отец бутылочку от сердца оторвал, а он собиратель с давних-давних пор. Я его для самых дорогих друзей берегу.

Кофе он сделал правильно: сначала помолол зерна ручной мельничкой, потом прогрел джезву, а дальше залил холодной водой – упаси, Боже, только не из-под крана! – по классической системе. Достал из духовки странную конструкцию – плоскую миску из темного обожженного металла, заполненную на треть крупным речным песком, поставил на плиту, «вкопал» туда джезву, пальчиками заботливо подправил песочек и уж потом включил конфорку керамической панели. Аромат разнесся богатый, но хозяин «сторожил», чтобы пенка не убежала, и наготове у него уже была столовая ложка хорошего односолодового виски. Он сказал Ане, где взять чашки-наперстки, где сахар, и предложил отнести это в гостиную. Они расположились с комфортом у низкого, но большого квадратного журнального столика. Сам он сел в большое мягкое зеленое плюшевое кресло, а ее усадил на диван такого же цвета, напротив. Разумеется, выставлена была и заветная бутылка киргизского конька, и пузатые, под напиток, бокалы.