Русская красавица. Антология смерти - Ирина Потанина Страница 17

…Впечатала на одном дыхании. Перечитала — ужаснулась. Всего одну сигарету назад, мысль о соперничестве, как главном двигателе жизни Зинаиды, казалась мне озарением. О соперничестве. И именно с Дункан. Не с Галиной — единственной женщиной, полностью посвятившей себя ему, застрелившейся на есенинской могиле, спустя год после смерти поэта: «Самоубилась…В этой могиле для меня все самое дорогое…». Ни с первой женой, родившей Есенину первенца, ни с последней женой — внучкой Толстого — верной хранительницей и мудрой распорядительницей творческого наследия поэта. Все они были, но были не так ярки. Соперничать моя Райх должна была непременно с Айседорой — вспышкой, пламенем, несмотря на 17-летнее своё старшинство, на два года ослепившей Есенина. Теперь, перечитав, вижу, как не права. Нельзя так упрощать людей. Нельзя с такой уверенностью претендовать на осведомлённость в их чувствах. Нельзя так писать о смерти.

Я снова стирала весь текст. Подумать только, мысль о борьбе Анны с Prodigy за сердце Гарика, чуть не испортила мне целую главу о Зинаиде Райх. Господи, где же найти слова, где же найти настоящие стоящие слова? Отбрасываю ноутбук, как гиену. Не хочу больше! На сегодня хватит! Я жива и хочу жить. Я устала копаться в чужих смертях.

— Может, присоединишься? — Лёва предлагает мне кофе. Растерянно соглашаюсь и трясу головой, чтобы прийти в себя от собственной бестолковости. Это ж надо было написать такой бред!

Возле меня, тем временем, идёт оживлённый разговор. Пашеньке уже хорошо. Лёва слушает его внимательно и задаёт правильные вопросы про МяснЫй лес.

— И ты не бросил всё, не побежал, а стал спокойно сворачиваться?

Фарфоровое гостеприимство — отличительная черта Лёвы. Он никогда не позволит гостю скучать или чувствовать себя неловко. Он всегда будет провоцировать тему, благоприятную для собеседника. Со мной — удивляется равнодушию времени к поэзии, с Гариком — понимающе молчит и истерично смеётся в нужный момент. С Нинель, которую я сюда пару раз затаскивала, умудряется сбить всю спесь образованности и перейти к более интересным ей темам: что, на ком, как сидит, и что в данном случае дешевле — изменить фигуру или перешить вещь. Причём, показы мод и бесконечные клипы МТV, в отличие от Нинель, Лёва не смотрит никогда, однако в теме чувствует себя свободно. Как и вообще в любой теме. Я всегда раздражаюсь, наблюдая за их разговорами:

— Фарфоровая кукла со старческой пластикой, — говорит Нинель, вызванная Лёвой на разговор о примадонне отечественного шоу-бизнеса, — Раз уж так тратится на омолаживания и пластические операции, могла бы и над движениями поработать. Стыдно же! Крупный план — вроде и ничего. Звезда улыбается, звезда морщится. Отъезд — и… мама моя родная! старушка в доме престарелых, и осанка старушечья и поза, и положение головы…

Лёва кивает с пониманием, подбадривая Нинель на новые изыски мысли. Потом замечает, что она исчерпалась, подталкивает на новый поток. Незаметно, ненавязчиво:

— А как она одевается! — фраза ничего не значащая, трактующаяся всевозможными способами, но Нинель, естественно, видит в этом высказывание единомышленника и загорается.

— Как верно ты, Лёва, подметил, как точно! Одевается она стратегически верно. Стилисты у неё, что надо… Они ей правильный образ забабахали, потомки его никогда не забудут.

— Вспоминается анекдот: «Вы знаете, кто такой Брежнев? Это мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой», — поддакивает Лёва.

Я не удерживаюсь:

— При чём тут это! Вспомните лучше, как она поёт. Точнее, сорри, как пела. И что пела? Мандельштама пела, когда ещё было неположено!

Нинель мгновенно сникает и роется в памяти за очередными строго-энциклопедическими данными. Но Лёва гневно сверкает на меня глазами, «не вмешивайся», мол, «дай человеческой душе развернуться». Вслух говорит:

— Да, пела Мандельштама, а у самой такая причёска была …

И Нинель снова открывается, как личность неординарных взглядов. А что такого? Между прочим, тоже интересная тема. И не для одной Нинельки. Если допишу когда-нибудь свою «Антологию Смерти», стану с Нинелькой в соавторстве её тему прорабатывать. «Мелкое о Великих», — по-моему, отличное название для следующего исследования. Кто в чём ходил? Кто что любил есть на завтрак? Какой косметикой пользовались? Какие позы предпочитали? Зато такое уж точно напечатают!

— И что же ты, Паша, даже после той встречи с духами, в Мясном лесу продолжал работать? — Лёва, тем временем, всё демонстрирует своё гостеприимство.

— Так тумана же больше не было, — отвечает Пашенька.

— Можно подумать, что увидеть духа менее страшно, чем услышать его свист, — фыркаю я презрительно.

— Марина, вечно ты сбиваешь рассказчика с толку, — на двоих Лёвкиного гостеприимства не хватает. В компании любой численности, он «обрабатывает» только кого-то одного, остальных отбрасывает из разговора и все их высказывания старается аннулировать.

Когда-то мне было страшно интересно узнать, что же Лёва при этом думает на самом деле. Разоблачить его притворство. Показать, что на самом-то деле он не слушает ничего, относится к нашим монологам, как к шумовому фону. Не знаю уж отчего, но я отчётливо понимала, что для него все мы — дети неразумные. «Чем бы дитя ни тешилось», — это его мысли про наши откровения. Он нажимает в нас кнопки, погружает в комфортные для нас обстоятельства, «занимает» нас, а сам спокойненько думает какие-то свои, совсем никому не известные мысли. Я хотела его уличить и задеть. Самого вытянуть на откровенный монолог. Но Анна в довольно резких тонах меня отговорила: «Мой мужик, мне и воспитывать. Не лезь!» И я послушно не лезла, потому что Анну люблю, хоть она и стерва конкретная. А Лёву недолюбливаю. Хотя и считаю классным преподавателем и самым нормальным из всех нас человеком.

— Ты, Паша, я смотрю, хоть и молодой, но много в жизни повидал, — провоцирует Лёва, тяготящийся паузой в комфорте собеседника.

— Да пришлось, — Пашенька смущенной улыбается. Ему льстит, что такой взрослый, такой степенный человек, как Лёва, интересуется им, — И на севере мы с отцом побывали, и на востоке, — потом Пашенька спохватывается, что хвастает и, наверное, принижает этим достоинства собеседника, — Знаете, что я вам скажу? Не в поездках счастье, вы не думайте. Устаёшь скитаться, хочется где-то уже пристать, осесть, закрепиться… Поездки, я вам скажу, это не такая уж интересная вещь.

— Возможно и так, — растерянно подтверждает Лёва, а сам напряжённо смотрит куда-то за окно.

Тут уж я открыто прыскаю со смеху.

— Возможно! — передразниваю, — И что же ты Лёва весь у нас такой законспирированный? Отчего бы тебе честно не рассказать мальчику, что всю свою жизнь ты только тем и занимаешься, что коммивояжёришь, то есть ездишь-ездишь и ездишь до бесконечности?

По моим расчетам, Лёва должен был растеряться, должно было задеть его моё разоблачение, которое, вопреки просьбам Анечки, я всё же не выдержала, воплотила… Но Лёва меня, вроде бы и не расслышал.