Как моя жена изменяла мне - Игорь Соколов Страница 17

Она была абсолютно не накрашена. Эскину пришлось здорово напрячься, чтобы разглядеть ее в толпе. Когда он взял ее за руку, она что-то тихо прошептала, и Эскин с испугом отнял свою руку. Правда, за столиком, в кафе, она очень много выпила шампанского и постоянно бегала ссать. Эскину это действовало уже на нервы, но он все равно старался держать себя в руках.

– Хорошая она или плохая, но все же баба что надо, – думал Эскин, и удовлетворенно потирал под столом потные руки.

Правда, когда она выходила из-за стола, она два раза ударилась головой об его подбородок, из-за чего Эскин чуть даже не заматерился. Потом на улице она вдруг разволновалась и ни за что не захотела идти к Эскину домой.

– А я хочу домой, – мрачно настаивал Эскин, продолжая тянуть за рукав пьяную женщину, – и потом, если честно, то никто не может стопроцентно утверждать, что я тебя обязательно изнасилую!

Неожиданно последняя фраза удивила ее, и она согласилась пойти к Эскину в гости.

По дороге они купили еще бутылку шампанского, и тут же у магазина выпили прямо из горлышка. Уже смеркалось, тихие снежинки плавно падали на их раскрасневшиеся веселые лица, а потом Эскин расхрабрился, и, взяв ее на руки, стал подниматься с ней на пятый этаж. На третьем этаже они упали, правда, их зимние шапки и пальто значительно смягчили их падение. Одна только бутылка с недопитым шампанским разлетелась зелеными осколками вокруг них.

Эскин опять осторожно поднял ее и донес до своей квартиры. Правда, она была такая тяжелая, что Эскин тут же вспотел и быстро стал задыхаться. Когда он приставил ее спиной к двери соседней квартиры, а сам стал открывать свою, она неожиданно упала и очень громко запела «Интернационал».

– Вставай, проклятьем заклейменный! – орала она на весь подъезд.

Полусонные соседи тут же пораскрывали двери, и под их не совсем внятную речь Эскин затащил свою женщину к себе.

Быстро раздевшись, она без всякого стыда потребовала у Эскина расческу и тут же со смехом стала причесывать у себя волосы на лобке.

– Ты же образованный человек, зачем тебе это надо?! – болезненно прореагировал Эскин.

– Да, я же для тебя стараюсь, – обиделась она, – я хочу, чтобы она похорошела!

– По-моему, она у тебя и так в порядке, – тяжело вздохнул Эскин и вдруг почувствовал, что у него совершенно отсутствует, какое бы то ни было, желание.

– И зачем тебе это надо?! – словно угадывая его мысли, спросила она.

– Для себя, – многозначительно заявил Эскин, и деловито стащил с себя брюки.

Через час они уже забылись сладким сном, а полчетвертого утра внезапно приехала от матери жена Эскина. Она тихо открыла дверь своим ключом и в темноте легла к Эскину, приобняв его спину.

Эскин с ужасом проснулся, почувствовав себя с двух сторон зажатым женскими объятьями. На какой-то миг ему даже захотелось умереть, но, вспомнив, как вчера сосед Тимохин обещал набить ему морду, раздумал. Для того чтобы как-то выйти из этого идиотского положения, он начал толкать в бок свою спящую любовницу.

– Что тебе еще надо?! – громко огрызнулась проснувшаяся любовница.

– Кто это здесь?! – дрожащим шепотом пролепетала жена.

– Да, ну вас на хрен, – заругался Эскин, и почувствовав разоблачение, быстро поднялся с постели, и перешагнул через уже примолкшую любовницу, затем схватил одежду с ботинками в зубы, и выбежал из квартиры. Одевался он, стуча от холода зубами, в соседнем подъезде.

– Черт, черт! – вздрагивая всем телом, приговаривал он, – и надо же такому случиться!

Последние предутренние часы Эскин бродил по улицам, силясь разобраться со своими чувствами. Потом он все же набрался храбрости и вернулся домой. По лестницам он шагал на цыпочках как начинающая свою нелегкую поступь балерина. Дверь открывал ключам так осторожно, будто взламывал сейф, в котором лежало не меньше миллиона долларов.

В комнате никого не было, только на кухне горел свет, и в стеклянном проеме двери виднелись две тени. Эскин приоткрыл дверь и ахнул, две женщины с распухшими, да еще и с окровавленными мордами, с безумным вниманием и нежностью обмазывали друг друга зеленкой и тихо вздыхали, и молча плакали. На минуту Эскину почудилось, что ему все это снится.

– А ты знаешь, Эскин, что это моя сестра, пусть и двоюродная, но все же сестра, сеструха, – неожиданно прервала молчание его жена, и Эскин стыдливо поежился, и опять быстрее молнии кинулся из дома.

– Черт, черт, – приговаривал Эскин, стремглав пролетая лестничные пролеты, – с ума сойти и не проснуться!

– Эх, с хмельной познаться, с честью расстаться! А тут ваще, ирония судьбы! – минутой позже шептал он, обходя заснеженный двор.

– А что будет потом?! Ведь сестры, не чужие люди, глядишь, помирятся, и меня простят! – Эскин с надеждой в голосе, развернулся на 180 градусов к дому, – помирятся, простят, простят, помирятся, а потом, а теперь… А теперь они меня будут трахать сообща, – со страхом думал Эскин, шевеля ногами легкие сугробы.

Часто вздыхая, он приглядывался, еще не понимая, что две хорошо знакомых ему морды, торчащие из окна на пятом этаже, целятся в него одновременно из двух пистолетов.

Выстрелы прогремели одновременно, но Эскин все же остался жив. Однако по какой-то странной иронии судьбы он лишился своих ушей…