Письма любви - Мария Нуровская Страница 17

Портной выглядел как с картины художника: толстый живот, подтяжки, на шее сантиметр. Он носил пенсне, сползавшее на кончик носа, когда он разговаривал. Семья портного — их было шестеро: он, жена, двое сыновей и две дочери — ютилась в большой комнате, часть которой занимала мастерская. Другие соседи были какие-то странные, как будто они не были женаты. Но с ними жили дети — две перепуганные девочки, кажется близняшки. Они тоже занимали одну комнату. Мы оказались в лучшей ситуации только благодаря твоей сообразительности. Ты сказал, что мы с тобой не состоим в родственных отношениях, поэтому я получила одну комнату, а вы с Михалом — другую. Еще в квартире находился маленький чуланчик при кухне. Странный сосед держал там велосипед, а портной — манекены. Квартира была большая, около двухсот метров, но при таком количестве жильцов просто лопалась по швам. К тому же кухня, туалет и ванная были общие. Иногда я даже не могла себе представить, что раньше все было совсем по-другому и мы с Михалом жили здесь вдвоем. Наше мышление стало послевоенным, имело значение только одно слово: метраж…

Когда ты возвращался домой с дежурства, меня охватывало негодование из-за шума в соседней комнате. Один из сыновей портного врубал на полную мощность свой «Пионер» и на мои просьбы сделать потише, поскольку муж спит, пожимал плечами и говорил, что он у себя дома. Временами его сдерживал отец:

— Геня, сделай потише, с соседями нельзя портить отношения.

Иногда Геня слушался, а иногда нет, в зависимости от настроения. Эта всеобщая теснота, так не похожая на нашу жизнь в деревенском доме, была просто кошмаром. Но я чувствовала себя счастливой, потому что мы были все время втроем. Я ощущала себя еще счастливее, когда мне удавалось не думать о прошлом. К сожалению, эти мысли мучили меня достаточно часто.

Михал начал ходить в школу. Но учиться со сверстниками ему было скучно. Ты пошел к директору, и после долгих споров мальчика перевели сразу в третий класс. Вообще-то его знания позволяли ему уже сейчас поступать в лицей. Но разве можно было семилетнему ребенку позволить такое! В третьем классе ему тоже было немного скучно, но, будучи младше всех на два года, Михал должен был соответствовать одноклассникам и в физическом развитии. Занятия спортом отнимали у него много времени. Он начал качать мышцы на дворовой площадке: натер себе пузыри на руках, чуть было не получил заражение крови.

— Не будь таким амбициозным, Михал, — сказал ты ему. — Они только длиннее тебя. А знаешь, что говорил Наполеон? «Они длиннее, а я выше».

Это высказывание Михалу очень понравилось.

Я стала работать переводчиком в нотариальной конторе. В начале сорок шестого года на твое имя пришло письмо из шведского Красного Креста. Я не вскрывала его, но где-то в глубине души почувствовала страх. Еще раньше, получив письмо из польского Красного Креста, я поняла, что ты ее ищешь. Мы никогда не говорили на эту тему. Я отдала тебе письмо и пошла в ванную. Это была та самая ванная, в которой я закрывалась после выхода из гетто. Теперь она выглядела иначе: повсюду висели чужие полотенца, чужое выстиранное белье. От вида широких подштанников портного мне всегда становилось дурно. Вся эта обстановка вокруг не соответствовала моим переживаниям. Я присела на край ванны, чувствуя, как беспокойно колотится сердце. Потом вымылась и отправилась спать. Ты заскочил сразу после меня, чтобы никто не успел тебя опередить, иначе придется снова мыть ванну. Вернулся уже в пижаме, залез под одеяло и погасил свет.

— Я получил известие от Марыси. Она в шведском госпитале.

— Ты поедешь за ней?

— Нет, они ее привезут сюда.

Мы оба молчали.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Нет.

И это все. В этот момент мы были в комнате вдвоем. Поэтому ты не должен был, как тогда в деревне, задавать вопрос: «Когда ты хочешь, чтобы я привез этот овес?» В своем молчании ты походил на страуса, который засунул голову в песок. Если она приезжает из госпиталя, значит, больна или, в лучшем случае, поправляется после тяжелой болезни. Как можно согласиться на то, чтобы мы обе жили с тобой, когда за стеной толкутся чужие люди?! Даже без невольных свидетелей это невозможно. И каким образом объяснить ей мое присутствие? Словно подслушав мои мысли, ты произнес:

— У Марыси есть сестра под Краковом, я отвезу ее туда.

— Может, она захочет быть с тобой и с сыном, — волнуясь, произнесла я, стараясь успокоиться.

И вновь молчание.

— Я отвезу ее туда сразу из аэропорта.

Всю ночь я не сомкнула глаз. Лежала рядом с тобой, боясь пошевелиться. Ты спал крепким сном, потому что возвращался из клиники очень усталым. Через несколько часов я включила ночную лампу, поставив ее на пол. Мне хотелось видеть твое лицо. Я не верила в то, что ты говоришь. Ты не мог знать, какой будет ваша встреча. Вы прожили вместе много лет, у вас рос сын. Возможно, случится так, что я стану в твоей жизни лишь эпизодом, по ошибке принятым тобой за любовь. Что будет со мной, когда она отберет у меня вас с Михалом… Я не думала о том, что поступила точно так же. Я боялась за себя, за свою жизнь, которая без вас ничего не стоила. Ведь только ваше присутствие позволяло мне верить в себя. Со всеми моими недостатками. Если бы не детская ручка в моей ладони тогда, у реки, я точно стала бы другой. Может, снова стала бы торговать собой, возненавидела мужчин или стала мстить им за все. С момента, когда я вышла из гетто, слово «мужчина» имело для меня определенное значение, сходное со словом «самец». Я научилась разделять эти понятия только после знакомства с тобой. Я стала иначе воспринимать и свое тело. Когда женщина хочет мужчину, внизу ее живота начинает зарождаться тепло, как будто кто-то кладет туда руку. Это такая же тайна для женщины, как и для мужчины, она выходит за рамки обычной анатомии, не зависит от хороших и плохих периодов. И эти ощущения всегда связаны с конкретным человеком, ни один другой не годится. Таким человеком для меня был ты. Кем бы мне пришлось стать без тебя? Я уже оторвалась от своей судьбы, сформировалась как другая личность. Даже изменила имя и фамилию. Последний раз Эльжбета существовала, стоя перед дверью с табличкой «А. В. Кожецы». Она вошла в квартиру уже как Кристина. Нельзя теперь взять и вернуть ту, другую. А впрочем, и Кристиной я тоже еще не была, только носила ее имя, служившее мне щитом.

Но Марыся может запретить мне видеться с вами. На ее месте я наверняка поступила бы так. Она имеет право сделать со мной, что захочет… Эти мысли не покидали меня ни на минуту до самого ее приезда. А перед этим была последняя ночь. Мы любили друг друга, и прикосновение твоих пальцев, как всегда, было для меня чем-то необыкновенным. Наша близость. Наши слова. Мы звали друг друга, хотя были совсем близко, рядом. Когда ты вошел в меня, я обняла руками твои бедра, как бы желая их удержать.

— Что с тобой, любимая? — спросил ты. — У тебя что-то болит?

Ты не понял жеста, потому что не имел понятия о моих действительных переживаниях. Может быть, я тоже совсем не знала тебя. Ведь последнее время мы почти не разговаривали. Мне казалось, что мы оба стали какие-то искусственные. А когда ты просишь меня подать соль или я говорю тебе, что вымыла ванну, наши голоса звучат театрально. Только один раз я спросила: