Красная пелена - Башир Керруми Страница 17

Зато вечером, возвращаясь в общежитие – благодаря своим футбольным успехам я стал здесь местной знаменитостью, – я снова чувствовал себя запертым в гетто.

Да, в гетто, мало чем отличающемся от того, из которого я вырвался, сбежав из Орана. Никаких книг, никаких интересных собеседников. Меня окружали люди по большей части неграмотные или, в лучшем случае, невероятно ограниченные. О чем они могли говорить? О работе, о семье, о футболе… Всякий раз, столкнувшись с кем-нибудь из них, я приходил в свою комнату и без сил опускался на стул. Мне требовалось время, чтобы хоть немного прийти в себя…

Как-то воскресным днем я сидел на скамейке в парке и в сотый раз перечитывал тоненькую книжку стихов, с которой не расставался. Я заучивал наизусть пару-другую строф, заодно размышляя о своей судьбе. Что мне делать? Оставаться здесь или вернуться во Францию?

Вдруг мимо прошла та самая кассирша. Она увидела меня, повернулась и подошла ближе. Я так растерялся, что не мог выдавить из себя ни слова – да и на каком языке? По-голландски я не говорил, по-французски – еле-еле. И что-то подсказывало мне, что она не знает арабского. Поэтому я просто ей улыбнулся.

Она подошла к скамье. Я поднялся ей навстречу и протянул руку. К моему изумлению, она поцеловала меня в губы. От неожиданности я совсем ошалел. Подозреваю, что на протяжении нескольких секунд на моем лице последовательно сменились все цвета радуги. Стоит ли упоминать, что из головы у меня вылетели даже те немногие французские слова, которые я знал? Она заметила мое смущение и поцеловала меня еще раз, на сей раз долгим поцелуем. В этот миг со мной произошло какое-то волшебное превращение, и я уже сам потянулся к ней губами. Когда мы сели на скамью, я спросил:

– Ты говоришь по-французски?

– Немножко, – ответила она.

– Как тебя зовут?

– Анна.

Я назвал свое имя. Мне пришлось повторить трижды, чтобы она сумела его правильно воспроизвести. Затем между нами завязалась совершенно сюрреалистическая беседа. Каждый из нас произносил одно, максимум два слова, надеясь, что второй поймет, что имеется в виду. Я бы сказал, что мы вели «символический разговор».

Зато наши взгляды были красноречивее любых слов. Я смотрел ей прямо в глаза, и она отвечала мне тем же. В ее зрачках вспыхивали искры искреннего чувства. Потом настал миг, когда я больше не мог сдерживаться. Я обнял ее за талию и привлек к себе, тем самым положив конец нашей странной беседе, состоявшей из междометий. Я обнимал и целовал ее. Мне было легко, все заботы и печали исчезли без следа. Я вдруг понял, что такое счастье. Давно я не испытывал ничего похожего. Давно, а может быть, никогда. Это было глубокое и сильное чувство. Мне казалось, что у меня больше нет тела – я парил в нематериальном и сладостном мире.

Вдруг она оторвалась от меня, посмотрела на часы и сказала:

– Мне пора.

Затем поцеловала меня в последний раз и ушла к остановке трамвая.

Я остался, и меня охватила грусть. Постепенно возвращались все черные мысли, все заботы и тревоги.

К тому моменту, когда я вернулся в общежитие, во мне уже созрело решение. Я должен уехать. Я еще не знал, куда и когда я поеду, но одно понял наверняка: мне надо получить профессию.

Возможно, мне удастся поступить на учебу, используя свой футбольный талант?

Но на следующий день, когда настал час моего благословенного отдыха, я с удивлением обнаружил, что созерцание кассирши больше не доставляет мне никакого удовольствия. Я просто пил свой кофе с молоком, но не испытывал к девушке никаких чувств.

Наверное, дело было в том, что, стоило мне задуматься о ней, как в голову лезли самые печальные мысли. Вот почему я стал ее избегать. Из отвлеченного прекрасного образа она превратилась в живую женщину. Она мне нравилась, но я понимал, что нас с ней разделяет слишком много непреодолимых барьеров.

Я прожил в Голландии уже несколько месяцев – четыре или пять, я уж и сам точно не помнил. Но в моем положении ничего не изменилось. Зарабатывал я сущие гроши. Питался плохо. Много работал. И ничему не учился. Все эти мысли подталкивали меня к тому, что необходимо разработать какой-то план, который приведет меня к поставленной цели. Получить образование.

В тот же вечер я отправился в комнату отдыха, расположенную в подвальном этаже общежития. Там стояли столы и скамейки, лежали наборы настольных игр. В комнате уже находились двое мужчин: один постарше, лет сорока – сорока пяти, а второй помоложе – ему могло быть лет двадцать пять. Тот, что постарше, сидел в дальнем углу, положив руки на стол; молодой чуть поодаль играл в настольный футбол. Они вели какой-то странный диалог. Молодой на чем свет стоит костерил старшего, а тот время от времени вяло отбрехивался:

– Отстань, я тебе ничего не сделал.

Очень быстро я понял, в чем дело. Молодой считал себя вправе оскорблять старшего, единственный грех которого заключался в том, что он был гомосексуалистом. Меня это так возмутило, что я не раздумывая решил встать на его защиту. Сев за стол метрах в двух от молодого, я окинул его суровым взглядом, ни слова не говоря, вынул из кармана свой выкидной нож и принялся небрежно поигрывать им. Парень тут же сообразил, что я не одобряю его поведения. Он моментально замолчал, опустил глаза в пол и вышел из комнаты.

Эта сценка напомнила мне стычки, в которых мне приходилось участвовать в Оране, когда требовалось защитить ребенка, женщину или старика.

Мужчина поблагодарил меня и спросил, не хочу ли я выпить с ним кофе. Он достал термос и пластиковые стаканчики, наполнил их и протянул мне один со словами:

– Молодой человек, вы напомнили мне ребят из моего родного города. У нас в Касабланке не принято ни за что ни про что нападать на других людей. У нас бы этого мерзавца живо проучили.

Я сел за стол напротив него. Он казался мне одновременно жизнерадостным и немного робким. Чуть помолчав, он поинтересовался, зачем я ношу с собой нож.

– А вы представьте себе, что у вас с собой тоже был бы нож. И вы положили бы его рядом с собой на стол. Как вы думаете, он осмелился бы поливать вас грязью?

– Понимаю, – ответил он. – Пожалуй, вы правы. Но я не смею носить с собой оружие. Наверное, я трус.

– При чем тут трусость? – не согласился я. – Это вопрос жизни и смерти! Особенно в таких местах, как это!

Он недоверчиво покачал головой и, решив сменить тему, спросил меня, чем я занимаюсь. Я не стал скрывать, что недоволен своим положением.

– Мы тут живем, как в гетто. А я ненавижу гетто! Мне кажется, единственный шанс вырваться отсюда – это пойти куда-нибудь учиться.

Мой собеседник одобрительно кивнул. Похоже, он проникся ко мне искренним сочувствием. Несколько секунд он сидел, разглядывая свои положенные на стол руки. Может быть, это его личный способ бороться с мыслями о жизни взаперти, мелькнуло у меня.

Я уже собрался проститься с ним, когда он вдруг снова заговорил. Его интересовало, кем я хочу стать. Я не вполне понимал, зачем ему это, и ответил довольно обтекаемо: