Обратная перспектива - Гарри Гордон Страница 17

Славка закрыл глаза. Карл подошёл к окну и распахнул створки.

Совсем близко накрапывал дождик, редкие капли качали голову декоративного подсолнечника, занесённого дачницами в славкин палисад. На ветле сидели дети и помалкивали.

Славка глубоко вздохнул и задвигался.

— И всё-таки, Слава, — не уважая себя за менторский тон, сказал Карл, — надо бы врачу показаться. Давай съездим в Кимру, а?

Славка усмехнулся:

— Да меня Нелька смотрела. Знаешь, медсестра, москвичка. — У тебя, говорит, Славец, рак печени и ещё эта… ну, как её… да ты знаешь, зверёк такой детский… на ёлке сидит, шишку грызёт.

— Белка, что ли?

— Вот. Белка. Только она ласково сказала. Белочка.

Карл рассмеялся и нахмурился.

— Дура твоя Нелька. И сволочь.

— Да я согласен. А только что врач? Та же Нелька. Или Валька. Что она может знать? Ещё хорька какого-нибудь припишет, прости Господи.

Хлопнула в сенях дверь и лёгкий голос спросил:

— Можно?

— Входи, — посветлел Славка.

В дверях появился дедушка из зелёного домика.

— Принимай наследство, Борисыч, — Славка заулыбался и глубоко вздохнул.

Дедушка из зелёного домика кивнул Карлу и присел на кровать.

— Ну и что ты надумал, Слава? Дай-ка руку.

Он посчитал пульс, покачал головой и достал из кармашка пластинку с таблетками.

— Слушай внимательно. Каждые три часа таблетку под язык. Жди, пока не рассосётся, — он оглянулся на ходики. — Тикают? И слава Богу. Ты понял? Слава — Богу. Если молиться не умеешь, хотя бы не вставай. И кури поменьше. А завтра посмотрим.

Он повернулся к Карлу.

— Верно, Карл Борисович?

— Не будет он лежать, — смутился Карл.

То, что зелёный дедушка знает его имя-отчество, Карла не удивило.

— Будет. Правда, Слава? А Мария за ним присмотрит.

Карл не сразу понял, что Мария — это обыкновенная Машка.

— Отдыхай, Слава. А мы с Карлом Борисовичем пойдём посоветуемся.

— Что с ним? — спросил Карл на крыльце.

— Да… плоховато. Если завтра не успокоится, придётся везти в больницу. И не в Кимры, а в Москву. Ну что, пойдёмте?

Карлу было любопытно побывать в облупленном зелёном домике, да ещё со ржавым замком на дверях, настолько любопытно, что он пренебрёг смущением.

— Давайте мы с вами прогуляемся, — предложил Зелёный дедушка, — вон как вечереет. Пойдёмте к реке.

— А посоветоваться? — по-детски расстроился Карл.

— Одно другому не мешает. — Зелёный дедушка достал из кармана довольно большую флягу, отливающую перламутром. — Вот, ношу на всякий случай. Вдруг — мороз…

Он лукаво заглянул Карлу в глаза.

— Мороз? В августе?

— Всё бывает, Карл Борисович.

— Простите, а как мне всё-таки вас называть?

— Называйте просто Дедушка. Хоть мы и ровесники. Вы какого года? Ну, вот видите. Я на год старше. А год, это знаете… Да вы хлебните.

Напиток оказался крепким и незнакомым. Долгий глоток ударил не в голову, а в сердце, и растёкся, как тёплая капля дождя по холодному стеклу.

— Ну, как?

— Здорово. Только что это? Не коньяк вроде, и не виски…

— А-а-а, — весело ответил Дедушка, прихлебнув. — Сам не знаю. То ли нектар, то ли амброзия.

Прогуливаться бесцельно Карл не умел никогда. Это огорчало Татьяну: «Ну что ты прилип к этому стулу! Погулял бы, хоть вокруг дома».

— Я не быстро иду? — спросил он Дедушку.

— Да нет, нормально.

Они шли по деревенской улице к реке, солнце кануло в тучу, оставив на зелёном небе золотое пёрышко. Низом кружила небольшая тучка, сизая, местная, из неё выпадали невпопад редкие капли.

Карлу было неуютно — обязательно попадётся кто-нибудь полузнакомый, бросит полуприветствие, а если знакомый — то ещё хуже. Вопросы, домыслы. А Дедушкой — вдруг понял Карл — не хотелось делиться ни с кем. Да и нельзя, наверное, — Славка обидится. Но никто, удивительно, не попался на пути, ни одна собака не залаяла.

— Вас не хватятся дома? — спросил Дедушка. — Вы ведь вольны гулять, когда вздумается?

«Волен-то волен, — подумал Карл, — а Таня, наверное, в недоумении — ну, сколько времени можно провести у Славки…»

— Дайте-ка ещё хлебнуть.

Карл хлебнул и успокоился.

— Странно, Дедушка, слышать в нашей деревне интеллигентную речь.

Дедушка покосился на Карла.

— И вы туда же? До чего интеллигенты любят, как сейчас говорят, наезжать на интеллигенцию.

— А я себя интеллигентом не считаю, — повысил голос Карл.

— Считаю… не считаю… Вы можете убить? Или украсть? А оскорбить женщину? А настучать на товарища?..

— Уж стучать-то!..

— Стучали представители. Одни из. А интеллигенты — никогда.

— Да я и не предлагаю отлавливать интеллигентов. Я ведь про интеллигенцию. С какой стати она присвоила себе христианские ценности и кичится, и кусается, и царапается.

— Не только христианские, но и магометанские. Помните, кодекс Тамерлана? Не бросай товарища в беде, уважай врага своего, а не только возлюби. А любовь часто исключает уважение, ну вы же знаете. Так вот присвоили — и слава Богу. Кому-то надо всё это, с позволения сказать, разумное, доброе, вечное сохранить. Много сеющих, да мало посеявших. А ещё и полоть надо, и окучивать, и поливать. Поэтому прекраснодушные труды многих уходят в крапиву, порастают быльём. А вот хранить — это спиной к стене, все четыре лапы вперёд когтями и зубы в придачу. А как же! И потом — интеллигент хоть философствует худо-бедно. Ему можно возражать, а возражая — догадываться. А поговори с человеком сугубого дела — с военным, скажем, или с конструктором, или с купцом. Они всё знают, и объяснят и научат, и места для догадок не оставят. Вот наш друг Славка — типичный интеллигент. Сопротивляется.

— Дайте хлебнуть, — потребовал Карл.

— И всё-таки интеллигенция, — запальчиво продолжил он, — напоминает мне злобных старушек в церкви, шипящих на неловких прихожан.

— Церковные старушки — это деревянное язычество, которое теплится в глубине православия. Согласитесь, однако, что деревянное теплее, чем мраморное. Так что не будем их трогать. Скорее уж — тут я с вами соглашусь — это беззубая слепая кобра из Киплинга. А сокровище, то бишь культура наша, проклято. Кто огребёт — беды не оберётся. Вот и растаскиваем по мелочам, что плохо лежит, и обгладываем в Интернете, думаем — обойдётся.

Они подошли к причалу. Темнели лодки в тусклой воде. В зарослях крапивы трещал коростель.